На одинокой дороге
Шрифт:
— Тогда, где хлеб? По волшебству испарился? Крысы сожрали? Домовой унес? Где? Отвечай щенок!
Каждый крик сопровождался ударом. Одной рукой Шмяк держал его, другой размашисто лупил. Голова Курти нещадно моталась из стороны в сторону.
— Я не брал! — в очередной раз, с отчаянием в голосе, почти закричал Курти — Клянусь!
— Клянешься?!! — еще больше взъярился Шмяк. — Да чего стоит твоя клятва?!! Воришка в честности поклялся! Ты не клянись, ты скажи — если ты не брал, то куда делся хлеб?!! Разгружал то ты!
— Дядя, что случилось?! — В
— А Бьорн! Посмотри, чего мне моя доброта стоит. Щенок хлеб украл. Тридцать буханок!
— Сколько?! — изумленно переспросил Бьорн. — Тридцать! Ничего себе! — он подошел к распахнутой хлебнице, заглянул и сокрушенно покачал головой — Надо же! И я, конечно, хорош! Нет, чтобы присмотреть за ним. Знал же, что парень нечист на руку… — он опять закачал головой.
— Да тут причем! Ты своей работой занят был. Как и я, на честность этого мелкого подонка понадеялся. Забыли с кем дело имеем.
Курти больше не пытался оправдываться. Ситуация развивалась без его участия и что бы он не сказал сейчас, было бы только хуже.
Бьорн не отводил задумчивого взгляда от распахнутой хлебницы и слегка раскачивался на пятках:
— Подожди дядя, что-то не то! Куда бы он их дел? Съел, что ли? Так в него не влезет. Тридцать буханок. Он проглот, конечно, но не настолько же.
— А вот сейчас и спросим — Шмяк встряхнул Курти — я уже устал тебя спрашивать, но сам пойми гаденыш — ты попался! Все! Тебя застукали! Понадеялся, что мы не заметим?! Говори, а то хуже будет!!! — Он широко размахнулся.
Курти понял, что сейчас будет такой удар, что, возможно, убьет его. Сказать больше было нечего, он зажмурился.
— Дядя, а что, если он их продал?
Курти открыл глаза. Удара не было. Пока.
Шмяк нахмурил лоб, обернулся и переспросил:
— Продал? Кому?
Бьорн, так же раскачиваясь, продолжил:
— Что сложного? Желающих купит хлеб по дешевке много. Он и продал за меньшую цену. Подельники с черного хода, наверняка, уже ждали.
Бьорн говорил спокойно и уверено. Но, что за чушь? Даже если предположить такой бред, то откуда Курти было знать, что именно сегодня никто не будет наблюдать за разгрузкой? Когда бы он успел кого-то позвать?
Как будто услышав его мысли, Бьорн добавил:
— Да, и кстати. Он сегодня утром хвастался, что умеет считать. Я еще удивился — с чего бы вдруг он об этом заговорил?
Вот сука!!!
Шмяк нахмурил лоб. Затем зашагал в сторону зала, таща Курти за собой.
— Он что-то прячет в углу за мусорным баком. Несколько раз видел. Я думал, может жратву нычет, но сейчас посмотрим.
Тащить Курти за собой ему надоело, и он толкнул его в зал. Курти упал, еще толком не осознавая, куда именно они направляются. В голове самым натуральным образом звенело, мир вокруг кружился в безрадостном танце, а в глазах разбегались радужные круги.
Шмяк опять его поднял и толкнул к стойке. Курти пробежал три шага, опять ударился, уже о стойку. Шмяк откинул прилавок, шагнул к бочке и легко, рывком отодвинул ее.
— Тряпка
— Что там дядя? — Бьорн остался по эту сторону прилавка, и оперившись о него, вытягивал шею.
Шмяк достал флорин и поднес его к своему картофельному носу, будто желая убедится, что монета настоящая.
— Это что? Золото?! — потрясенно спросил он.
Перевел взгляд с монеты на пытающегося подняться Курти. По глазам можно было определить, что в его голове идет некий мыслительный процесс, но вот последующий вывод был для Курти неблагоприятным.
— Это сколько же ты у меня хлеба успел наворовать?! — ахнул Шмяк. — На целый флорин!!!
— Э-э-э… За тридцать буханок? — спросил Бьорн.
Шмяк держа монету на весу, будто боясь разбить, перевел глаза на племянника.
— Ты что, не понял?! Он давно этим занимается! Настолько давно, что успел накопить денег и обменять их на монету. Оно и понятно, так хранить удобнее… тут еще какая-то мелочь… — Шмяк сграбастал медь, которую получил Курти от Колокольчика.
— Это я так понимаю его сегодняшняя добыча… за только что украденный хлеб. Мой хлеб!
Шмяк вышел за стойку и присел перед вжавшимся в ее стенку Курти. Тот понял, что влип, но не понимал до конца насколько сильно, так как еще не полностью осмыслил, что происходит.
— Ну и как ты это объяснишь? Ты говоришь, что не воровал хлеб, но тогда что это за деньги? И ответь, наконец, куда делись те тридцать буханок?!
Говорил Шмяк медленно и тихо и от этого становилось еще страшней. Лучше бы кричал, как обычно.
И что ему ответить? Рассказать про бородатого незнакомца в идиотской шляпе? И что тот ему дал целый флорин за мелкую наводку? Этого нельзя было делать по многим причинам. Во-первых, Шмяк в это не поверит. Собственно, в это никто не поверит в промерзшей и нищей Елове, во-вторых, не может же он сказать, за что получил монету? С мелочью то же самое. Сказать, что забрал у карманника в обмен на укрытие?
— Это мои деньги, но я у вас ничего не воровал. — Губы плохо разлипались, язык еле ворочался, и выдавить из себя смог только то, что уже говорил прежде.
— Да. Я понял, ты честный, но на вопрос ты так и не ответил, хотя я тебя уже десятый раз спрашиваю, и честное слово последний. Где мой хлеб и откуда деньги?
Курти молчал. Ответить было нечего. Выводы сделанные Шмяком не выдерживали критики, учитывая, что тот всегда считает хлеб, но вот объяснить ему что-то было совершенно невозможно. Шмяк скажет что-нибудь вроде, «значит украл потом» и найдя такое объяснение и сложившийся настрой против Курти, окончательно убедит в этом сам себя. А придумать что-то убедительное не получится. Ситуация и так насквозь неправдоподобная, а гудящая от ударов голова не способна сейчас ничего выдумать.