На одном дыхании!
Шрифт:
Он говорил и знал, что не заберет, оставит. Ему нужен всего один свободный вечер. Всего один глоток свободы – и операция будет завершена. Все, к чему он стремился долгие годы, станет наконец таким же реальным, как эти елки, пропади они пропадом!
Всего один вечер…
Человек, проворно и неслышно отступивший за угол громадной уличной печки, куда не доставал свет фар, проводил машину глазами. Человек видел, как она остановилась у крыльца, как выскочила ненавистная профурсетка Глафира, как залились светом фонари на балюстраде и высокие стрельчатые окна. Дом как будто ожил и задышал.
Ну что ж. Придется подождать. Времени не слишком много, но пока в доме тот, второй, сделать все равно ничего нельзя. Сюда, в беседку, никто не заглянет – куда им догадаться! Как их вообще угораздило заметить! Ну уж теперь все проверили, больше как пить дать проверять не станут. А вдруг тот, второй, до утра не уйдет?.. Такое вполне может быть! Профурсетка привезла кавалера прямиком в постель покойного супруга, это на нее похоже. Тогда придется предпринять еще одну попытку, а не хочется, ох как не хочется!..
Человек поежился, послушал, как высоко и сердито шумят сосны под осенним ветром, опустился на влажную лавочку и закрыл глаза.
Ждать. Ждать.
Выпроводив Прохорова, Глафира заперла дверь на все замки и хотела было посмотреть в монитор, как закроются за ним ворота, но монитор не отзывался, скучно смотрел пустым мертвым глазом и не оживал, хотя Глафира старательно нажимала все кнопки по очереди.
Ну конечно! После того как ее ударили по голове, Волошин сказал, что вся система видеонаблюдения выключена. Он еще подозревал, что систему выключила сама Глафира, а она к ней и близко не подходила!
На улице горели все фонари, и с одной стороны, это было хорошо – дом купался в сиянии, а с другой стороны, не очень, потому что там, куда не доставал свет, царила могильная чернота, еще сильнее обозначенная разлитым вокруг победительным сиянием.
– Ну и ладно! – очень громко сказала Глафира и пошла по первому этажу, открывая все двери и везде зажигая свет.
Из двери разлоговского кабинета торчал ключ, и ее открывать Глафира не стала. Мало ли, может, как раз за ней прячется привидение, маячившее между деревьями!..
В том, что привидение было, Глафира нисколько не сомневалась.
Теперь дом сиял изнутри тоже, как гигантская рождественская шкатулка. Посматривая на сумку, на дне которой был припрятан вытащенный у Прохорова из помойки журнал «День сегодняшний», Глафира загрузила посудомоечную машину, которая быстро и успокоительно загудела. Все, что в машину не влезло, она перемыла под краном и еще до блеска натерла стол, плиту и длинную кухонную стойку. Руки у нее слегка тряслись.
Подожди, уговаривала она себя. Не спеши. Все нужно делать с холодной головой, особенно проводить расследование!..
Придирчиво оглядев плоды своих трудов, она налила воду в чайник, включила телевизор, вооружилась веником и совком и, решительно сопя, полезла в камин – чистить. Чистить разлоговский камин было делом долгим и трудным. Глафира влезала в него почти с головой, выметала из углов золу и угли, чихала, но не сдавалась. Когда камин наконец стал таким обновленным и свежим, что в нем можно было поставить кресло и жить, Глафира угомонилась.
От свитера воняло сажей, она на ходу сняла его и понесла
Не пойдет она в темноту!
В конце концов, она же видела в саду привидение! И кто-то зачем-то ударил ее по голове несколько дней назад. И этот кто-то что-то искал в ее доме. Нашел или нет? Вот вопрос, на который тоже предстоит получить ответ.
Волоча свитер по полу, Глафира подхватила свою сумку и по широкой крепкой и грубой, как в средневековом замке, лестнице стала подниматься наверх. В середине лестницы был выключатель, и она нажала клавишу.
Хлынул свет, заливая и лестницу, и площадку, на которой стояли кресла с высокими спинками и книжные шкафы от пола до потолка. Она любила раньше здесь сидеть и читать, тогда было слышно, как внизу ходит Разлогов и разговаривает по телефону, как трещат в камине дрова и смачно зевает собака Димка.
Раньше – это когда Разлогов еще был здесь. С тех пор прошло сто лет, а может быть, сто тысяч лет. А может, и не прошло, просто она состарилась на сто тысяч лет – немало.
В кресле с высокой спинкой лежал меховой плед, привезенный Разлоговым из Дагестана, и книжка, которую Глафира читала тогда, в прошлой жизни.
Она прошла было мимо, потом вернулась и посмотрела. И усмехнулась. Александр Николаевич Островский, «Свои собаки грызутся, чужая не приставай!», сочинение 1861 года.
Ох какой смешной была та Глафира, у которой был муж Разлогов, собака Димка, кресло с пледом, А. Н. Островский и вообще тяжелая жизнь! Она ведь всерьез тогда считала, что жизнь ее тяжела, почти невыносима! И для того чтобы понять, как она была тогда беззаботна и легко счастлива с невыносимым и тяжелым Разлоговым, ей пришлось – всего ничего! – состариться на сто тысяч лет.
Глафира вошла в спальню, нашарила выключатель, зажмурилась, потом открыла глаза и включила свет. Она ни разу не была здесь… после того, как нашла Разлогова, ночевала в гостевой комнате, где жил когда-то веселый печник.
В спальне было полное разорение – вывороченные вещи, смятая постель, какие-то бумажки на полу. Глафира никого сюда не пустила и сама убирать не стала. Осторожно ступая между бумажек и вещей, она прошла в гардеробную и закрыла за собой дверь.
В гардеробной был и туалетный столик, и креслице – предполагалось, что Глафира должна наводить здесь красоту, но она никогда ее тут не наводила. На столике стояли фигурки – в основном собаки – и шкатулки. В шкатулках хранились Глафирины драгоценности.
Разлогов называл их «обезьяньи цацки».
Все остальное место занимали открытые и закрытые шкафы с одеждой. Глафирины – с правой стороны, разлоговские – с левой.
Не стоило этого делать, но Глафира, опустив сумку в креслице, подошла и отодвинула громадную зеркальную дверь. За дверью открылись ряды пиджаков и рубашек. Она всегда недоумевала, зачем одному мужику столько одежды?! Из глубины шкафа на нее пахнуло запахом Разлогова, таким знакомым и таким забытым! Глафира закрыла глаза. Ей всегда нравилось, как он пахнет, она гладила его по голове, а потом нюхала свою ладонь – просто так. Запах был такой узнаваемый, как будто Разлогов из шкафа шагнул ей навстречу.