На одном дыхании!
Шрифт:
Очень странное покушение, между прочим! За все дни, проведенные в квартире Андрея среди хрома, никеля, платины и палладия, обливаемая презрением кошки Дженнифер, Глафира ни разу не вспомнила про покушение, вот ведь какая штука! А вспомнить стоило бы. Вспомнить и подумать хорошенько. Она подумает и вспомнит, как только доберется до дома, а пока… Может быть, спросить?
– Андрей, а тогда, помнишь, ты звонил…
– Когда?
– Ну когда меня ударили. Ты ничего не слышал? Никаких посторонних звуков? Никто не сопел, не кашлял?
– Ты ненормальная.
– Не слышал?
– Не слышал! – заорал Прохоров. – Ничего я не слышал! Ты вдруг замолчала, и я подумал, что связь оборвалась!
– Плохо, – серьезно сказала Глафира, и Прохоров посмотрел на нее с неудовольствием.
«Плохо» – так часто говорил Разлогов. Он говорил «плохо» в тех случаях, когда люди обычно говорят «хорошо».
Дорога повернула, пошли перелески погуще и потемнее, лес подступил к краю шоссейки почти вплотную, кое-где за ельником мелькали веселые желтые огни ближних дач, а потом опять темнота и черные конусы елок, силуэтами на фоне дальнего поля, неподвижные, суровые, охраняющие покой тех, кто прячется за ними, – и людей, и зверей…
Здесь всегда была пропасть лосей, и кабаны забредали. Однажды лосенок даже на участок зашел, это еще когда не было забора со стороны леса. Разлогов прибежал за Глафирой на кухню, велел не топать, и она, как была, в носках, осторожно покралась за ним по дорожке и увидела! Лосенок, трогательный, худой, большегубый, с шишастыми коленками, стоял совсем близко, смотрел удивленно. «Мать где-то рядом ходит, – одними губами почти беззвучно на ухо Глафире выговорил Разлогов. – Не шуми». Притаившись, они смотрели долго, и лосенок смотрел, вздыхал, принимался жевать веточку, отвлекался на нее, а потом вдруг опять о них вспоминал, вскидывал голову и уставлялся не моргая. Потом в чаще затрещало, закачались тоненькие верхушки березок, и за деревьями прошло что-то большое, темное. Лосенок сорвался с места и пропал с глаз, как его и не было! Разлогов обернулся к Глафире, глаза у него сияли. «Здорово?» – спросил он таким тоном, будто он придумал и лосенка, и лосиху, и тоненькие березки, и лес, и вообще всю жизнь и теперь требовал подтверждения, что придумал хорошо!..
Впрочем, отчасти так оно и было, он эту жизнь себе придумал. Никому, кроме Разлогова, не пришло в голову покупать землю так далеко от Москвы и, считай, в лесу! Чтобы успеть на работу, вставать приходилось в шесть, и поблизости не было ничего, столь необходимого «современному цивилизованному человеку», – ни супермаркетов, ни заправок, ни ресторанов, ни элитного клуба «Дача» «только для своих»! И «своих» никого не было. Все «свои» пребывали в поселках «закрытого типа» – вот шлагбаум, вот асфальт, вот заборы, заборы, заборы, из-за заборов видны только крыши, крыши, крыши. Одним словом, красота-красотища!
Земля в лесу мало того что была неудобна, но еще и стоила бешеных денег, и к земле прилагался примерно миллион разнообразных обязательств, которые Разлогов на себя брал. Например, содержать близлежащий лес в порядке, для чего следовало нанять лесника и организовать вывоз мусора. Разлогов нанимал и организовывал. Следом за ним «в дикую природу» потянулась еще пара-тройка ненормальных – колбасный магнат, построившийся напротив, книжный король, построившийся наискосок, и странная личность без определенных занятий с женой и малюткой, построившаяся в отдалении. Колбасный магнат вычистил речку, книжный король засеял дальние и ближние поля клевером и гречихой, а личность без определенных занятий переоборудовала брошенную ферму в конюшню, завела лошадей и проложила дорогу. Разлогов пошел «смотреть лошадей», вернулся в два часа ночи совершенно пьяный, растолкал Глафиру, изложил ей, в каких сказочных условиях содержатся лошади, которых хозяин – личность без определенных занятий – выкупил у разорившегося фермера,
Глафира таращила сонные глаза, соглашалась и кивала, потом заставила его выпить две таблетки аспирина и уложила спать.
Утром выяснилось, что личность без определенных занятий, содержащая конюшню, – Дмитрий Белоключевский, бывший хозяин нефтяной империи «Черное золото», бывший олигарх, бывший вершитель человеческих судеб, отсидевший срок и, по слухам, выторговавший жизнь в обмен на молчание и собственное неучастие ни в каких делах, ни в политике, ни в бизнесе.
Соседи, таким образом, подобрались простые, бесхитростные и все как один «любящие природу». За эти годы их усилиями в лес стали возвращаться звери, в речке завелась рыба, в поле загудели пчелы, лесники, дюжие дядьки с карабинами, повывели браконьеров, а глава местной администрации справил себе машину «Ауди», а на оставшиеся от машины деньги организовал хор из местных старух и теперь возил их в Москву на конкурсы. Автобус для старух, скинувшись, купили все те же простые и бесхитростные «любители природы»…
В горле вдруг стало тесно и колко. Глафира судорожно вздохнула. Плакать нельзя. Никак нельзя. Если она не разберется в этом дьявольском деле, никто в нем не разберется никогда. Надеяться она может только на себя.
– Приехали, Глаша, проснись!
Пока она доставала брелок с дистанционным управлением, Прохоров исподлобья смотрел на готический забор, на бузину и рябину, качавшие тяжелые красные гроздья в свете фар. Там, куда свет не доставал, было темно, дико и враждебно.
– Как, черт возьми, ты собираешься здесь ночевать?! Как тут вообще можно жить?!
– Прекрасно, – бодрым голосом отозвалась Глафира. Ворота дрогнули и стали открываться. – Сейчас я свет зажгу, воду, телевизор включу, и ты увидишь.
Сердце подскочило, допрыгнуло до горла и там остановилось.
Волосы на голове шевельнулись.
Глафира хрипло вскрикнула и закрыла рот рукой. Между деревьями стоял человек.
– Глаш, ты что?!
– Там… там… – она тыкала рукой в стекло, щеки у нее были совершенно белые.
Прохоров посмотрел в ту сторону.
Никого и ничего. Только мокрые стволы сосен да заросли бузины и сирени, голые перепутанные ветки, с которых почти облетели листья.
– Что ты там видишь?!
Прохоров тронул машину, проехал вперед так, что свет фар теперь высвечивал бузинную путаницу до самой последней веточки. Никого и ничего.
– Андрей, – трясясь, выговорила Глафира, – выйди и посмотри, а? Мне показалось… я видела… Там кто-то есть!
Он опять посмотрел. «Дворники» мерно постукивали.
– Никого там нет!
Тем не менее он выскочил из машины, оставив дверь открытой, поднял воротник и по мокрой траве запрыгал в сторону кустов и деревьев. Глафира напряженно смотрела ему в спину, даже глазам стало больно. В открытую дверь тянуло сыростью, запахом мокрых листьев, автомобильной гарью. Ветер шумел.
– Здесь, что ли, Глаша?! – издалека крикнул Прохоров. Глафира кивнула из-за лобового стекла. Он потоптался по мокрой траве, пожал плечами и поскакал обратно. Сел и захлопнул дверь. Вид у него был обиженный.
– У тебя галлюцинации.
– Возможно.
Он посмотрел на нее.
– Не возможно, а точно! И вообще, если тебе мерещатся привидения, поехали лучше в Москву. Покатались, и хватит!
– Извини меня, Андрей.
– Не в извинениях дело! Ты нервничаешь, боишься, а здесь глухомань такая! Тебе нельзя тут оставаться, я тебя заберу!