На острие луча

Шепиловский Александр Ефимович

— Я вас отлично понимаю.

— В случае успеха эксперимента он свои труды хотел опубликовать. Вот все, что я знаю.

Тоник машинально вытащил из верхнего кармана пиджака авторучку и беспокойно завертел ее в пальцах. Отраженный от никелированного колпачка лучик света ударил ему в глаз, и он блеснул странным фиолетовым цветом. Чем-то он мне показался знакомым. Я прикусил губу и вспомнил. Я потащил Тоника в комнату, где стоял космоскоп, включил его и на секунду заглянул в окуляр. Немигающий, влажный фиолетовый глаз был на месте. Меня передернуло от одного его вида.

— Посмотри, — предложил

я Тонику.

Он только глянул и сразу воскликнул:

— Это же папа! Это его глаз. Но почему он фиолетовый? Почему зрачок красный?

— Ты думаешь, я знаю? И не догадываюсь даже. В этот космоскоп я хотел увидеть планету ПНЗ, но он дает немыслимое увеличение, такое, что разобрать ничего нельзя. А глаз я открыл чисто случайно и теперь вижу, что пробил не окно, а скорее дырочку в четвертое измерение. Твой отец, безусловно, в нем. Большего я добиться не мог.

— И никак с ним связаться нельзя? Сигнал какой-нибудь подать?

— Бесполезно. Попрошу тебя долго на глаз не смотреть, он обладает способностью постепенно парализовывать нервные центры в мозгу. Со мной это уже было.

— Втроем оттаскивали, — сказал Квинт. — Вцепился тогда Фил в космоскоп, как клещ в антилопу.

Тоник заметно побледнел.

— Нет, нет, не бойся. Это не навсегда. Это пока Бейгер не в нашем измерении. Уж таков тот мир.

— Маме можно сказать про глаз?

— Говори, пусть придет посмотрит.

— Я знаю, что вы собираетесь лететь в космос. На чем же? Строительство ракеты — хлопотное дело.

— Зачем ракета? Полетим на луче.

— То есть, как на луче?

— А вот так, — сказал Квинт. — Наденем скафандры из ядерной ткани и твердого света, оседлаем луч и полетим.

— Вы шутите?

— Нет, серьезно, Тоник. Но, конечно, не так, как всадник седлает коня. Потом ты узнаешь. А сейчас мы страшно устали. Подожди минутку, переоденемся, скафандры снимем.

— Так это на вас скафандры?

— Они. Для проверки надели.

— А я все смотрю и не решаюсь спросить, что это за странные черные одеяния без складок, без морщин, без оттенков и почему вы в перчатках. Да, забыл еще сказать: у отца в столе есть потайной ящичек. Я узнал о нем случайно. В нем что-то должно быть.

— Немедленно идем к вам. Не возражаешь?

Я вылез из скафандра, прислонил его к стенке, наспех проглотил несколько ложек остывшей каши и, дав Квинту кое-какие мелкие распоряжения, вышел с Тоником из дому.

Лавния встретила меня приветливо. В комнате стоял уже накрытый стол. Ноздри приятно щекотал запах жареной индейки. Лавния за эти дни осунулась, темные тени легли на ее лицо, но она старалась казаться веселой.

Отказавшись от угощения, я прошел в кабинет Бейгера. После нескольких попыток нам удалось выдвинуть потайной тонкий ящичек с разбросанными бумагами. Так выдвигалась коробка с запасными иглами в старинных пружинных патефонах. Лавния удивилась:

— А я и не знала.

— Вы позволите просмотреть эти бумаги? — спросил я.

— Если они помогут делу, то пожалуйста.

К сожалению, это были сугубо личные бумаги Бейгера. Значит, весь рабочий материал его сгорел в сейфе лаборатории. Мне было очень неловко, когда я подавал Лавнии записки и письма, адресованные ей от молодого Бейгера и ее

собственные девичьи письма.

— Сохранил ведь! — шепотом говорила Лавния и, уйдя в воспоминания, жадно читала письма.

Одно письмо меня заинтересовало. Бейгер его получил, как показывало число на почтовом штемпеле, перед самым исчезновением. Какой-то Веер убедительно просил профессора выслать ему, как владельцу, три тома трактатов о воде, пустоте и об идеально твердом теле. Судя по содержанию письма, они учились вместе. А не знает ли этот Веер человека, у которого хранится макет галактики? Должен бы знать. Не мешкая, попросил Тоника написать Вееру письмо с просьбой помочь найти этого человека.

Потом я с разрешения Лавнии порылся в книгах и вытащил три увесистых, затребованных Веером тома в тисненых переплетах.

— Отправим посылку, — сказал я. — Сегодня же. И письмо приложим к ней. Наша просьба будет выглядеть убедительнее. А сейчас, дорогая Лавния, я не откажусь от угощения. Честно говоря, я чертовски голоден.

За столом мы о Бейгере не обмолвились ни словом. Тоник говорил о своих заботах. Защита диплома на носу, а он столько времени потерял из-за болезни. Теперь нажимать да нажимать надо. И, конечно, он уверял и клялся, что как только покончит со своими делами, будет помогать нам с Квинтом.

— Посылку отправлю сам, — сказал я на прощание. — Мне все равно мимо почты идти. Если придет положительный ответ, сразу известите меня. Макет галактики нужно найти и вернуть человечеству. Прощайте, Лавния.

Посылку я отправил без промедления.

Квинт сидел у порога и, поджидая меня, клевал носом.

Ох и спал же я! Даже режим нарушил. Квинт тоже от меня не отстал. А уж после отдыха работа развернулась вовсю и если прерывалась ненадолго, так только из-за соседей. Я не думал, что они такие любопытные. Под разными предлогами, то по одному, то вместе они заглядывали к нам. Впрочем это и не удивительно. Каких только звуков не раздавалось в нашей квартире: стук, скрип, треск, звон, лязг, скрежет. Поневоле заинтересуешься.

Редко какой завод обходится без дыма, без копоти, без грязи. Даже на фабриках-автоматах без грязи не обойтись. Чтобы отлить из металла деталь или отковать ее — нужен огонь, а где огонь — там и дым и сажа. А куда денешься? Окалина, формовочный песок — грязь. Станки требуют масла — это грязь. Изоляция, краска — тоже грязь. Металл выплавляют тоже не в белых халатах.

У нас же было чисто, и поступали мы, на первый взгляд, гораздо проще. В подвале и во дворе песку неограниченное количество, и легко догадаться, что мы получаем из него нужные нам химические элементы.

Все окружающее нас состоит в конце концов из протонов, нейтронов и электронов. Они объединены в стройные системы, в атомы. А беспорядочная смесь атомных ядер, и можно сказать, без преувеличения, содранных с оболочек атомов электронов — есть плазма.

Вот мы для начала и взяли лопату песку, взвесили его и превратили в плазму. Ох уж эта плазма! И повозился же я когда-то с ней, а особенно с получением магнитного поля чудовищной напряженности, эдакой магнитной бутылки, в которой бушевала плазма. При таком состоянии вещества, чтобы расщепить ядра, требовалась небольшая энергия.