На острие меча

Сушинский Богдан Иванович

— Графиня д'Оранж, — обратилась она по-французски к фаворитке. — Как думаете, наша пылкая авантюристка достигла Каменца?

— Она достигла бы его, даже если бы крепость вместе с городом поглотила разверзшаяся бездна, — заверила ее Клавдия, воспользовавшись возможностью приблизиться к королеве. Слегка располневшая, но все еще старавшаяся не терять привлекательность своих призывно очерченных форм, графиня только недавно стала по-настоящему вхожей к королеве и теперь вовсю пыталась казаться незаменимой. — Надеюсь, что не сегодня завтра от нее

прибудет гонец.

Услышав их разговор, поручик Кржижевский насторожился. Для него не было тайной, что под «пылкой авантюристкой» подразумевалась графиня де Ляфер.

— Надо бы получше присмотреться к этой воспитаннице пансиона маркизы Дельпомас, как считаете, гусар его величества? — очень точно определила его интерес королева.

— Если уж в Польше объявилась настоящая французская заговорщица, ее нужно или сразу же изгонять за пределы страны, или постоянно держать при себе.

— Браво, поручик, — жеманно поддержала его д'Оранж, но сразу же была осажена испепеляющим взглядом королевы. Ее величество терпеть не могла, когда в общение с поручиком вмешивался кто-либо, пусть даже графиня д'Оранж, знавшая больше личных секретов королевы, чем она сама. А с поручиком Мария Гонзага беседовала все чаще, не стесняясь понимающих ухмылок придворных.

— Вам, с вашей прозорливостью, сам бог велел завтра же отправляться в Каменец и доставить заговорщицу сюда.

Лицо поручика едва заметно покраснело от напряжения. «Арестовать?» — вычитала в его глазах королева, отлично понимая, что поручику не хотелось бы оказываться человеком, которому придется заковывать графиню в цепи. Да и кто, зная характер графини де Ляфер, ее нрав и связи, захочет взвалить на себя крест Понтия Пилата?

— Вместе со слепой ведьмой-провидицей, — успокоила его Мария Гонзага. — Боюсь, что мне понадобится их искусство видеть то, чего никогда не было и не будет.

— Речь идет о нетитулованной графине Ольбрыхской? — вновь продемонстрировал свою прозорливость поручик, чем немало удивил королеву.

— Однако, господин Кржижевский! — насторожилась она. — Оказывается, от вас вообще трудно что-либо скрыть.

— А зачем скрывать, ваше величество? — простодушно молвил гусар. — Какой в этом смысл? Я настолько предан вам, что чем больше осведомлен о ваших тайных порывах, тем больше у меня возможности вовремя прийти вам на помощь.

Королева кивнула, и вновь тронула коня.

— Я остановил это побоище, ваше величество, — известил ее полковник Остинский. — Раненым помогает лекарь!

— Напрасно, — вполголоса обронила королева. — Чем больше этих болезненно «гоноровых» аристократов погибнет, тем больше уверенности, что выживет сама Польша.

«Святые слова, — решительно поддержал ее поручик, хотя и не решился высказать свое мнение вслух. — Чем больше погибнет шляхтичей, тем больше уверенности, что выживет сама Польша. Изречение, достойное летописи».

— Так вы готовы отправиться в путь, поручик Кржижевский? — перестала королева замечать полковника Остинского.

— Завтра

же, если так будет велено.

— Считайте, что уже велено, гусар. В замке вы получите более подробные указания.

32

Де Боплану было за сорок. Некогда темные курчавые волосы его успели покрыться пепельной проседью. На бледном уставшем лице все казалось невыразительным, кроме больших коричневых глаз, источавших грусть и скорбную усталость человека, который требовал от этого мира только одного — чтобы его, наконец, оставили в покое, то есть как можно скорее вернули к чертежам, книгам и картам-планам.

Да, и к картам тоже. Сирко знал об этом. Комендант Каменецкой крепости дважды показывал ему карты Польши и Подолии, с огромным почтением подчеркивая: «Искусно начерчены, а?! Самим Бопланом. Во Франции его почитают как талантливейшего картографа. Да и в Варшаве — тоже».

— Полковник Сирко? — предстал он перед своим освободителем. — Весьма признателен. Вот уж не думал, что на окраинах этого тихого райского городка может подстерегать такая опасность. Словом, если бы не вы…

— Если бы не судьба… — черство прервал его словоизлияние Сирко. — И не будем об этом.

— Как прикажете, полковник, как прикажете. Кстати, я хотел бы знать, кто я теперь: ваш пленник, ваш вечный должник?

— Гостем я бы вас тоже не назвал. Ибо не я здесь хозяин.

Они присели за стол, за которым еще недавно Херувим и его гайдуки допрашивали Боплана. Это был их первый и последний допрос, после которого, на следующий день на рассвете, француза собирались повесить. В этом соратники Херувима уже успели признаться Лаврину. Правда, сам Боплан, очевидно, не знал, что и когда его ожидает.

— На право гостя казаков я даже не смею претендовать. И мы с вами оба знаем, почему.

— Еще как знаем.

— Скажите прямо, господин Сирко: вы тоже были среди казаков, штурмовавших Кодак, в отряде Сулымы?

— Не был, — сухо ответил Сирко. — О чем до сих пор сожалею. Но знаю, что небольшой отряд малообученных казаков, большинство из которых — беглые крестьяне, взял вашу крепость с первого же штурма, в течение ночи, истребив при этом весь гарнизон. Не боитесь, что во французских военных академиях, или как они там у вас называются, будущих офицеров будут обучать на примере этого штурма тому, как не следует строить крепости и как непозволительно их защищать?

— Это особый разговор. Возможно, когда-нибудь, при более благоприятных обстоятельствах, мы еще вернемся к нему, — вежливо улыбнулся де Боплан. — Пока что я рад, что вам не пришлось рисковать жизнью на кодацких стенах, а значит, у вас нет причин для личной мести.

— Ни о какой мести не может быть и речи. С этой минуты вы свободны. У вас есть какие-то просьбы ко мне?

— Одна-единственная: поскорее выпустите меня из этого страшного дома. Пока нахожусь в нем — одолевает суеверный страх.