На острие меча
Шрифт:
— Мне с трудом верится, чтобы влюбленный офицер предал вас.
— Мне тоже не верилось. Ничего, предал. С этой обидой в душе я и прибыла сюда. Прибыла, чтобы де Винсент понял: его постигнет не убийство, не грубая казнь, а священная месть. А что касается вида казни, то он избрал ее сам. Конечно же, Ольгица, эта ужасная старуха, просто так выразилась: «Змея уже на паперти». Однако, несколько раз повторив эти слова за столом, в присутствии стольких офицеров, Рошаль таким образом приковал к ним внимание. Дал понять, что над ним нависла опасность, связанная, как нетрудно было догадаться, с появлением в городе графини де Ляфер. Вот почему Кара-Батыру, приставленному
Гяур устало покачал головой.
— Хорошо, что вы рассказали об этом, графиня. Ведь, если быть честным, я боялся не столько за Власту, сколько за вас.
— Что меня арестуют?
— Не только поэтому. Боялся, что окажетесь заурядной злодейкой, связанной с какими-то грабителями.
— И выдающей себя за графиню, — кивнула Диана. — Слава богу, все прояснилось. То, что вам полагалось выслушать, — вы выслушали. А теперь забудьте обо всем, — сухо молвила графиня, резко поднимаясь с кресла. — О ноже, змее, виконте, татарине… Обо всем. Возьмите меня под руку, великодушный князь Одар-Гяур. Берите, берите. Не бойтесь; змеи на паперти больше нет. И вообще запомните; не может быть лучшей предсказательницы, чем любимая женщина.
— Как и страшнее судьи.
— О, вы тоже начинаете постигать женщин! — мило улыбнулась де Ляфер.
38
Гостиница, в которой остановился Пьер Шевалье, располагалась в том районе Парижа, куда почтенные люди благороднейшей столицы мира предпочитали не показываться. А сам вид ее мог очень многое рассказать о постояльцах, решающихся находить приют в ее стенах.
Однако Пьер назвал эту гостиницу сразу же, как только, добравшись до Парижа, начал прощаться на его северо-восточной окраине со своими спутниками. При этом он заявил, что останавливается в ней всякий раз, когда попадает в этот город. И что владелец — его давнишний приятель.
«Уж лучше бы он ночевал под открытым небом, беседуя с ангелами, — подумал д'Артаньян, когда извозчик остановил экипаж у подъезда этой древней, до предела обветшалой гостиницы с недостойным двухэтажной ночлежки названием “Обитель крестоносцев”. — Впрочем, вывеска вполне соответствует духу странствующих рыцарей, настраивая их на рыцарские походы».
— Простите, мсье, вы уверены, что ваш знакомый остановился именно здесь? — пробасил извозчик, презрительно осматривая облупленные потрескавшиеся стены.
— Вам чем-то не нравится этот храм путника?
— Могу сказать только, что ни один крестоносец здесь никогда не ночевал. Хотя и врут, что в стенах гостиницы до сих пор витают духи тех, кто отправлялся из нее в Крестовые походы. Зато здесь любили останавливаться прибывшие из провинции и вконец разорившиеся графы, бароны, виконты. Говорят, когда-то это было одной из традиций Парижа. Многие из этих несчастных здесь же кончали жизнь самоубийством.
— В это как раз нетрудно поверить, — согласился д'Артаньян. — Дворянину, попавшему в сию обитель, расставаться с жизнью уже будет не жалко. Впрочем, все это пока что легенды. У меня же к вам просьба: ждите до тех пор, пока не выйду.
— Правда, самоубийства их тоже были чисто дворянскими, — поспешил высказаться ямщик.
— Что вы имеете в виду?
— Они нанимали одного из трех отчаянных дуэлянтов, которых хозяин специально держал при гостинице, расплачивались с ним последними монетами или же оружием, конем, седлом —
— Мне хочется заверить вас, мсье, — вежливо снял шляпу королевский мушкетер, — когда я пойму, что моя шпага уже ни к чему не пригодна, попытаюсь возродить столь сладостную для вашей души традицию «Обители крестоносцев».
— Дай бог, господин мушкетер, чтобы ее не попытался возродить ваш приятель.
Д’Артаньян явственно услышал «Да, войдите!» — но, открыв дверь, увидел, что Шевалье сидит на полу, спиной к нему, по-турецки скрестив ноги, и не обращает никакого внимания на гостя. Все вокруг странствующего летописца — пол, стулья, стол, кровать — было усыпано исписанными листами. Однако он с грустью смотрел на эту чернильную россыпь, как на не вовремя опавшие с древа мудрости листья. Кожаная сумка, наполненный стрелами колчан, лук и небольшая плетка висели на стене прямо перед шевалье, взывая к благоразумию, напоминая, что единственной отрадой странствующего летописца могут быть только странствия.
— Похоже, что вы так и не воспользовались моим письмом к нашему, теперь уже общему, другу-издателю, дорогой Шевалье.
— Это вы, д'Артаньян? Если бы вы только знали, какие приятные минуты жизни возвращают мне воспоминания о нашем путешествии в Амьен, а потом и в Париж, — с грустью проговорил Пьер. — Все проклятия этого мира исходят из чернильниц. Поверьте человеку, набравшемуся терпения и мужества исписать не одну сотню страниц.
— Наш друг отказался принять рукопись? Не верю этому.
— Это я отказался показывать ему свои труды. Ради того, чтобы он и впредь оставался вашим другом, граф. Вы помните мои рассказы о казаках, татарах, порогах Борисфена, на которых запорожцы проходят испытания на право называться рыцарями степи?
— Всю жизнь буду гордиться тем, что оказался слушателем ваших рассказов. Могу засвидетельствовать, хоть перед издателем, хоть перед самим сатаной, что в жизни не встречал более искусного рассказчика.
— Вы добрый, благородный человек, д'Артаньян, — все тем же грустным голосом поблагодарил Шевалье. — Мне и самому казалось, что я отменный рассказчик. Пока не углубился в чтение того, что осталось от моих увлекательных повествований на бумаге. В свои университетские годы я прочел немало книг. Но ничего более занудного читать не приходилось. Издатель просто-напросто вышвырнул бы все это на помойку. И был бы прав.
Осторожно ступая, мушкетер пробрался к столу, взял лежащие там листки, и, усевшись, пробежал взглядом по тому, что там написано, и признался себе: будь у него больше свободного времени, с удовольствием читал бы и дальше.
— Я догадываюсь, Шевалье: вас зовут дороги странствий, — он не решился хвалить рукопись, потому что понимал: какие бы самые искренние слова ни сказал — странствующий летописец воспримет их, как жалкую попытку утешения. — Поднимайтесь, собирайте свое бессмертие и поедем со мной. Карета у подъезда.