На острие меча
Шрифт:
«Нет, пожалуй, атташе и не мог поступить иначе. Советские не хотят нарваться на провокацию. Они правы». Эта мысль успокоила, и к дому он подошел в почти нормальном расположении духа... Что ж, будем ждать.
Опять ждать! Сколько?
28 февраля 1940 года. Вечер. Знакомая, выверенная постоянством маршрута дорога от банка к дому — по улице Марии Луизы и дальше, не спеша, ровным шагом. Обычная прогулка, прерванная случайным прохожим.
— Доктор Леев?
— Да, это я...
— Могу я с вами поговорить?
— Если по делам, то не здесь и не сейчас, а завтра в конторе.
— По делам. Но лучше сейчас.
— Если вы настаиваете...
Сказал и подумал:
— Меня зовут Сергей. Просто Сергей. А еще удобнее, если вы будете называть меня Испанцем.
Он еще не понял. Спросил:
— Почему Испанцем?
— Удобнее. Впрочем, не лучше ли будет, если мы побеседуем не здесь, а у меня дома? Это недалеко, на этой же улице... Хороший дом, два входа...
Он больше ничего не добавил. Да и вряд ли стоило говорить на улице о том, что полиция не осведомлена о проживании Испанца в Софии и, наконец, что встреча отнюдь не случайна...
2
Его величество Борис III, царь болгар, любил водить паровозы. Стоя у реверса, Борис III не забывал поболтать о том о сем с машинистом и кочегаром. Два адъютанта вносили в паровозную будку корзины с булочками дворцовой выпечки, и царь собственноручно оделял бригаду едой. Об этом много говорили, и говорили по-разному. Князь Кирилл считал, что венценосец недопустимо опрощается, снисходя до лиц, стоящих на нижней ступени социальной лестницы; премьер-министр Богдан Филов полагал иное: демократические тенденции, явственно проглядывавшие в поступках царя, могли снискать ему популярность, крайне необходимую в тяжелые для двора времена.
У царя на этот счет было свое мнение. Он знал, что свитские чины за спиной посмеиваются над его странностями, судачат — каждый на свой лад, одобряя или порицая. Знал он и то, что его считают слабовольным, игрушкой в руках сильных людей. И вождение паровозов не было для него ни актом политики, ни демонстративным шагогл через пропасть, отделявшую круг избранных от круга отверженных. Он просто любил водить паровозы. Вот и все. Что же касается укоренившегося мнения о его слабоволии и неспособности самостоятельно избирать правильный курс страны, то оно его вполне устраивало, ибо порой снимало ответственность за рискованные шаги двора и правительства.
Чистокровный немец по происхождению, представитель второстепенной герцогской династии, он никогда и ни с кем не делился своими замыслами, предпочитая поддерживать впечатление, что правление его номинально, а подлинной властью располагают другие.
Маленькая Болгария, еще недавно считавшаяся задворками Европы, все более превращалась в средоточие сложных, противоречивых интересов. Надо было продумать свою игру. А за реверсом хорошо думалось. Здесь не мешали. Паровозная будка была, пожалуй, едва ли не единственным местом в Болгарии, где царь на время становился недосягаемым для агентов, приставленных к его особе РО, директором полиции Антоном Кузаровым, начальником жандармерии генерал-майором Кочо Стояновым, полномочным представителем германского абвера доктором Делиусом и английскими резидентами.
Любил Борис и прогулки в дворцовом саду по утрам. Царь вышагивал по глухим боковым дорожкам, обдумывая свои комбинации и решая, на кого опереться при их осуществлении. Болгария была единственной в мире монархией, по существу, не имевшей дворянства и аристократии, то есть именно той прослойки, которая уже в силу происхождения, естественно, служила верной опорой трону. Турки, десятилетиями угнетавшие страну, истребили тех, в ком текла «голубая кровь»... Промышленники и коммерсанты? Среди них были сильны
И еще — коммунисты. Проблема номер один. Кочо Стоянов ежедневно докладывает, что партия, ушедшая в подполье, продолжает работу и репрессивные меры не в силах ее парализовать. Пока она не скручена в бараний рог, не раздавлена, нечего и думать об участии в войне бок о бок с Германией. Стоянов утверждает, что в этом случае возможно восстание. Его данные подтверждают начальник РО подполковник Костов и Антон Кузаров, опирающиеся на бесчисленную агентуру Николы Гешева.
Итак, как же быть? Москва требует дать ясный ответ: какую позицию займет Болгария, если назреет военный конфликт? На чьей она будет стороне?.. Еще настойчивее немцы. Богдан Филов, по поручению царя ведущий переговоры с Бекерле, всякий раз докладывает, что из Берлина посол получает категорические директивы: Болгария должна присоединиться к Тройственному пакту... Или... Что за этим «или»? Оккупация? Но если так, потерпят ли немцы, став хозяевами в стране, само существование царского двора? Принадлежность к Сакс-Кобург-Готт-ской династии — шаткая гарантия остаться у власти, если рейхсканцлер введет в страну войска. Происхождение и симпатии много ли весят на политических весах?
...Да, призрак возможной оккупации буквально навис над Болгарией.
Доктор Александр Костадинов Пеев, думая об этом, терял покой. Последнее время, встречаясь с Испанцем, он невольно любой разговор переводил в одну и ту же плоскость — что ждет Болгарию. Испанец был хорошим слушателем, внимательным и немногословным. В хитросплетениях болгарской политики он разбирался, пожалуй, лучше Пеева, и там, где Пеев склонен был видеть по-человечески понятные колебания царя, Испанец угадывал тонкий и хорошо продуманный расчет.
— Вы преувеличиваете его податливость и напрасно считаете, что Филов хоть сколько-нибудь самостоятелен в решениях. Политика Бориса — политика лавочника, прикидывающего потери и барыш.
Вероятнее всего, он войдет в сделку с немцами — на любой основе! —при наличии генерального успеха германских войск. Это будет сделка, направленная против нас.
— Вы считаете возможным нападение на СССР?.. Знаете, я разговаривал с Филовым, он упомянул, что немецкая армия превосходно подготовлена.
— Филов с вами откровенен?
— В известной степени.
Пеев имел основания говорить так. Их связывала одна страсть — археология, премьер-министра профессора Филова и адвоката Пеева. Оба не были дилетантами в этой области, и солидные научные издания считали возможным ссылаться на их авторитет.
За Пеевым, помимо прочего, числилось выдающееся открытие — ситовская надпись, цепочка загадочных наскальных значков, обнаруженная им недалеко от Пловдива и ставшая предметом споров ученых. Надпись не поддавалась расшифровке, и ученые гадали: кем, когда и на каком неведомом языке исполнены таинственные письмена.