На островах
Шрифт:
— Одному легче изворачиваться.
— А как со взрывчаткой? — спросил Грядунов.
— Взрывчатка уже на месте.
— Шутишь?
— Вовсе нет, товарищ старший лейтенант. Когда мы уходили с острова Муху, я на всякий случай оставил запас ее у знакомых рыбаков. Подумал еще тогда: вдруг пригодится. Как видите, не ошибся.
Ночью Куйст перешел линию фронта. Ждали мы от него известий четверо суток. К тому времени противник сбил нас с рубежа у Насвы. Мы отошли на узкий перешеек полуострова Сырве и там закрепились.
Три дня гитлеровцы почти не тревожили, вели только разведку. Видимо, у них действительно
В ночь на четвертые сутки я забрел в землянку Ключникова. Прихлебывая горячий чай из жестяных, обжигающих губы кружек, мы взаимно делились всем, что знали о противнике. На передовых было тихо, только глухо шумело море, да изредка вспыхивали и тут же гасли вдали от берега прожекторы. Посвистывал, перекатываясь через перешеек, ветер. Он нес с собой сырость и залах гниющих водорослей.
Ночь, глухая сентябрьская ночь, лежала над архипелагом. Где-то там, за добрую сотню километров от нас, в кромешной тьме пробирается к вражеским складам Куйст. А может, уже и не пробирается? Возможно, его схватили и теперь допрашивают? Мною даже овладело сомнение: стоило ли отпускать на такое ответственное и рискованное задание одного человека?
Не допив чай, я поднялся и шагнул к выходу из землянки. Только распахнул дверь, как воздух содрогнулся от страшной силы взрыва. Мне даже показалось, что под моими ногами осела земля. Я вылетел наружу. Следом за мной выскочил Ключников. Раздалось еще несколько взрывов. Я обернулся к острову Муху. Там, охватывая весь горизонт, полыхало ослепительно-белое зарево. Через несколько секунд оно осело и исчезло. Но через минуту пожар вдруг забушевал опять. Только на этот раз огонь был густо-багрового цвета.
— Значит, склад горючего подорвал, — вслух произнес я. — Как вы думаете, Николай Федорович?
— Кажется, что так, — ответил Ключников, — смотрите, зарево разрастается…
Через день Куйст вернулся. При переходе линии фронта его едва не пристукнули бойцы боевого охранения. Куйст оказался в форме немецкого офицера, и ко мне в землянку его ввели под охраной.
Я сразу сообразил, в чем дело, но для порядка спросил:
— Вы где раздобыли форму?
— За Пюхой, — ответил Куйст, — сам подвернулся. Шел я вдоль побережья. Там много бухточек, заливов, есть где укрыться. Минул бухту Кейгусте и остановился передохнуть. Вдруг вижу — идет к берегу обер-лейтенант, не торопится, полотенцем помахивает. Жду, что дальше будет, может, в воду полезет. Холодно, но ведь есть любители даже зимой купаться. Гляжу, и впрямь раздевается. Снял китель, рубашку и стал заниматься гимнастикой. Тело крепкое, мускулистое. Соображаю, как его взять. Не он мне понадобился — его форма и документы. Думаю, дай-ка рискну; пока обера спохватятся, я уже буду на Муху. Подобрался ближе и, когда лейтенант проходил мимо, выскочил из-за скалы и всадил ему нож между лопаток. Труп завалил камнями, обмундирование в охапку — и ходу. До Куйвасту доехал с комфортом — на машине. Остановил на шоссе грузовик с солдатами и велел очистить мне место в кабине, да еще прикрикнул, чтобы быстрее шевелились.
Рассказывая, Куйст стягивал с себя немецкую униформу. Я велел ее выбросить, но Вольдемар возразил:
—
— А горючее как поджег?
— Да рядом оно оказалось. Видимо, термитный снаряд угодил в хранилище.
После этого доклада я представил Куйста генералу. Елисеев горячо поблагодарил бойца.
Через день Куйст снова ушел на задание в глубокий тыл врага и там в перестрелке на маленьком островке Кессулайд был сражен пулей.
Я очень огорчился, узнав о смерти этого отважного, самоотверженного комсомольца. И не могу не сказать здесь о нем еще несколько добрых слов.
Куйста рекомендовал мне Александр Михайлович Муй:
— Не пожалеете, если возьмете.
И я действительно не пожалел. Куйст одинаково владел русским и эстонским языками, свободно говорил по-немецки, великолепно знал архипелаг и имел много друзей среди местных рыбаков.
У Вольдемара была нелегкая молодость. С детских лет он батрачил на хуторах. А когда Эстония стала советской, Куйст одним из первых вступил в комсомол, активно участвовал в строительстве на Моонзунде новой жизни.
Этот сероглазый паренек великолепно играл на гитаре и в Народном доме города Курессаре обучал своих сверстников русским песням. Вольдемар любил поэзию. Сам писал. Он перевел на эстонский язык очень популярную до войны «Катюшу» и стал страстным ее пропагандистом.
Куйст, безусловно, был одаренным человеком. Но война безвременно оборвала его жизнь.
Вечная память тебе, дорогой Володя!
Мы уходим, чтобы вернуться
Кончался сентябрь. Зарядили дожди, разволновалась Балтика. В блиндажах и окопах не просыхала вода. Росло число простудных больных. Плохо стало с продовольствием и медикаментами. При отражении вражеских атак начали учитывать каждый снаряд и патрон.
Наши ряды таяли, у противника — росли. Подтянув резервы и боеприпасы, гитлеровцы усилили натиск. С рассвета и дотемна не прекращались бои. Первыми вступали в дело орудия и минометы. Били и полевые и дальнобойные батареи. Не прекращались воздушные налеты. Земля ходила ходуном.
Потом наступало короткое затишье. Над окопами стлался дым, и кисло пахло жженым порохом. Измученные бойцы торопливо скручивали цигарки. Затем снова начинался ад. Как воронье, налетали «юнкерсы». Бомбили с предельно малой высоты. Бомбы сыпались, точно картофель из прорванного мешка. Отдельных разрывов порой не было слышно, все сливалось в сплошной грохот. От этой адской какофонии пухла голова.
Наконец «юнкерсы» улетали. И тут же нас начинала донимать вражеская пехота. Отбивать атаки становилось все труднее: с каждым днем число защитников Сырве неумолимо уменьшалось, приходилось беречь боеприпасы. Все чаще мы вынуждены были вступать в рукопашные схватки. Раненые не покидали позиций, отказывались ложиться в госпиталь. Все, от рядового до командира, знали, что на этом клочке земли своей упорной обороной они отвлекают на себя немалые силы гитлеровцев и тем самым в какой-то степени облегчают положение ленинградцев.