На отмелях
Шрифт:
В голосе мистера Треверса чувствовался страх неповоротливого ума, инстинктивно боящегося малоизвестных мест и новых открытий. Миссис Треверс оглянулась через плечо и проговорила:
— Правда на поверхности, уверяю вас. Только на поверхности.
Она опять отвернулась к зеркалу, где ее лицо встретилось с черными глазами и легкой дымкой волос над ровным лбом. Слова ее не произвели, однако, никакого действия.
— Скажите, пожалуйста, Эдита, что все это значит? — воскликнул он. — Почему этот человек не извиняется передо мной? Почему нас держат здесь? Почему мы не уезжаем?
Миссис Треверс принялась закручивать волосы.
— Все это вытекает из высших соображений местной политики. Конфликт личных интересов. Взаимное недоверие партий, интриги отдельных лиц, вы ведь знаете, к каким неожиданностям все это приводит. Он воспользовался всем этим. Прежде всего ему надо было не освободить вас, а добиться того, чтобы вас отдали под его надзор. Его значение здесь очень велико; и поверьте, что ваша безопасность зависит не столько от его силы, которую он не может применить, сколько от его умения использовать свое влияние. Если бы вы захотели с ним поговорить, я уверена, что он рассказал бы вам все, что может.
— Мне вовсе не интересно слушать рассказы об его проделках. Но вас-то он посвятил во все это?
— Вполне, — подтвердила миссис Треверс, смотря в зеркало.
— Чем объясняется ваше влияние на этого человека? Выходит как будто, что наша судьба в ваших руках.
— Ваша судьба не в моих и даже не в его руках. Тут имеется некоторое затруднение морального характера, из которого надо выйти.
— Этика шантажа, — с неожиданным сарказмом пояснил мистер Треверс.
У его жены мелькнула мысль, что, может бьггь, она знает его хуже, чем думала. Словно блестящая и торжественная кора твердых приличий слегка треснула, там и тут, от напряжения, обнаруживая простую бестолковость рядового смертного. Но треснула только внешность; удивительная глупость осталась, как была. Ей стало ясно, что дальнейшие споры совершенно бесполезны, и, окончив прическу, миссис Треверс сказала:
— Мне кажется, нам лучше выйти на палубу.
— Как, в этом костюме? — протянул мистер Треверс, потупив глаза.
— Ну, конечно, в этом. Это уже теперь не новость. Да кто мог бы здесь бьггь шокирован?
Мистер Треверс ничего не отвечал. Миссис Треверс верно определила его отношение к окружающему. Он злился на невыносимые оскорбления, которые причиняли ему люди, вещи и события, злился на слова и даже на взгляды, ощущавшиеся им как физическая боль, как нечистое прикосновение. Он не показывал этого слишком явно, но злился.
— И позвольте вам сказать, — продолжала его жена, — что этого костюма не постыдилась бы принцесса. Он такого качества и стиля и сделан из такого материала, которые обычай предписывает для женщин самого благородного происхождения. В той стране, как мне передавали, женщины стоят на одном уровне с мужчинами. Этот костюм предназначался в подарок настоящей принцессе. Его выбрал для этого ребенка, Иммады, капитан Лингард…
Мистер Треверс произнес какой-то неопределенный звук, похожий не то на
— Должна же я как-нибудь называть его, и я думала, что это имя будет наименее оскорбительно для вашего слуха. В конце концов, этот человек существует. Но на некотором протяжении земной поверхности его зовут также Королем Томом. Д'Алькасеру очень нравится это прозвище. Он находит, что по своей простоте и почтительности оно замечательно подходит этому человеку. И если вы предпочитаете…
— Я предпочитаю не слышать ничего, — перебил мистер Треверс. — Ни одного звука. Даже от вас, пока я не смогу опять действовать свободно. Слова вообще меня не трогают, и мне безразличны и ваши зловещие предупреждения, и ваши легкомысленные настроения, которым вы считаете приличным прс даваться в присутствии человека, жизнь которого, по вашим словам, висит на ниточке.
— Я этого ни минуты не забываю. И я не только знаю, что она висит на ниточке, но также знаю и крепость этой ниточки. Это вообще удивительная ниточка; ее спряла та самая судьба, которая сделала вас таким, каков вы есть.
Мистер Треверс почувствовал себя глубоко оскорбленным. Так к нему еще никто не обращался. В тоне слов слышалось сомнение в его ценности. И он, мистер Треверс, прожил с этой женщиной целых восемь лет! Он хмуро проворчал:
— Вы говорите, как язычница.
Это было порицание достаточно сильное, но миссис Треверс, по-видимому, не расслышала его, ибо она оживленно продолжала:
— Не могу же я думать об этом с утра до вечера и, запершись в этой комнате, оплакивать нашу злосчастную судьбу. Это было бы нездорово. Пойдемте на палубу.
— У вас вид настоящей дикарки в этом костюме, — продолжал с нескрываемым отвращением мистер Треверс.
У миссис Треверс было тяжело на душе, но все, что ни говорил ее муж, почему-то вызывало ее на легкомысленный тон.
— Если я не похожу на воронье пугало, я вполне удовлетворена, — небрежно бросила она и посмотрела в направлении его мрачного взгляда, устремленного на ее обнаженные ноги. Она остановилась. — Ах, вот в чем дело… Ну, что же, если хотите, я могу надеть чулки. Но имейте в виду, что я должна их очень беречь. У меня здесь только одна-единственная пара. Я вымыла их сегодня утром в умывальной комнате, которую они устроили на корме. Сейчас они сушатся на поручне. Пожалуйста, возьмите их и передайте мне, когда вы пройдете на палубу.
Мистер Треверс круто повернулся и вышел на палубу, не говоря ни слова. Лишь только миссис Треверс осталась одна, она прижала руки к вискам и почувствовала некоторое облегчение от этого искреннего жеста отчаяния. Мерные и ритмические шаги двух человек, гулявших по палубе, ясно доносились до нее. Люди эти, очевидно, ходили нога в ногу и спокойно, дружески разговаривали. Она ясно различала шаг человека, жизненная орбита которого была всего дальше от ее собственной. И все-таки эти орбиты пересеклись. Несколько дней тому назад она не знала о его существовании, а теперь она могла бы узнать его шаги в шуме целой толпы. Это было невероятно. И в полусвете ее душного убежища с губ ее слетела нерешительная, испуганная улыбка. Потом она вышла на палубу.