На отмелях
Шрифт:
— Вы замечаете, капитан Иоргенсон, что я жива?
Он повернул к ней глаза, холодные, стеклянные, жуткие. Она чуть не ушла; но в них вдруг засветилась искра минутного оживления.
— Я хочу поехать к ним. Я хочу на берег, — твердо сказала ' она. — Туда! — Ее обнаженная рука указала на лагуну. Оживившийся взгляд Иоргенсона скользнул по белой коже ее пальцев и потерялся в пространстве.
— Нет лодки, — пробормотал Иоргенсон.
— Должен быть челнок. Я знаю, что у вас есть челнок. Он мне нужен!
Она сделала шаг вперед, требующая, приказывающая, стараясь сосредоточить в своем взгляде всю силу воли, сознание своего права располагать собою и
— Кто из них двух вам нужен? — спросил он наконец глухим, ничего не выражающим голосом.
Миссис Треверс продолжала в упор смотреть на него.
Она раздельно проговорила:
— Вы, должно быть, уже не раз задавали себе этот вопрос?
— Нет, я задаю его вам сейчас.
Прямой и скучающий взгляд миссис Треверс ничего не прочел в его лице.
— Что вам там делать? — прибавил Иоргенсон так безжалостно, убедительно и искренне, как будто он был воплощением того внутреннего голоса, который иногда говорит во всех нас, который так же оскорбителен и на который так же трудно ответить.
— Помните, что я не тень, а пока еще живая женщина, капитан Иоргенсон. Я могу жить и могу умереть. Переправьте меня на берег. Я хочу разделить их судьбу.
— А вы уверены, что вам это понравится? — спросил Иоргенсон, несколько выйдя из своего безразличия. В голосе его, внезапно ожившем, слышалась легкая дрожь, чего уже много лет не бывало у капитана «Дикой Розы».
— Это может кончиться смертью, — пробурчал он, опять возвращаясь к своей отрешенности.
— Кому до этого дело? — небрежно бросила миссис Треверс. — Мне только нужно задать Тому один вопрос и получить ответ. Вот что я хочу. И это вы должны сделать.
На душной и темной лесной тропе, заброшенной, заросшей, как бы задушенной буйной растительностью джунглей, послышался тихий шелест листьев. Джафир, слуга князей, посланец великих людей, шел, пригибаясь к земле и держа в руке широкий нож. Он был обнажен по пояс, и плечи и руки его были покрыты сочившимися кровью царапинами. Насекомые тучами носились над его головой. Он потерял свою дорогую старинную головную повязку, и когда, дойдя до более широкого места, он остановился, внимательно прислушиваясь, всякий принял бы его за беглеца.
Он взмахнул руками и стал хлопать себя по плечам, по вискам, по тяжело дышащей груди. Потом он замер на месте и опять стал прислушиваться. До него донеслись слабые звуки выстрелов, приглушенные не столько расстоянием, сколько густой листвой. Это были отдельные выстрелы, и он мог бы их пересчитать один за другим, если бы хотел. «В лесу уже начался бой», — думал он. Он низко нагнул голову и стремительно понесся вперед по растительному туннелю, на минуту оставив за собой даже тучи докучливых мух. Бежал он, однако, не потому, что хотел избавиться от насекомых, ибо никакому человеку не удалось бы отделаться от этих спутников, да, кроме того, Джафир, вечно скитаясь по лесам, уже привык к тому, чтобы его, если можно так выразиться, поедали заживо. Согнувшись почти вдвое, он скользил между деревьями и продирался сквозь чащу кустов; его смуглая кожа обливалась потом, и среди массы зеленых листьев, что вечно рождаются и вечно умирают, крепкое тело его сверкало, подобно бронзе. Хотя бег его и производил впечатление стремительного бегства, теперь Джафир уже не спасался от преследователей, — он просто спешил как можно скорее добраться до места своего назначения. Бегство его, начавшееся ловким прыжком
Несмотря на наследственную привычку к проволочкам, Хассим не смог более выносить нерешительность Белараба. Конечно, важные вопросы подобает обсуждать много дней, на каждом свидании повторяя те же самые требования и выводы и получая те же уклончивые ответы. Государственным делам должны сопутствовать достоинство и медлительность, как если бы само время покорялось силе и мудрости правителей. Так всегда поступают посольства, и величавое терпение — необходимое качество посланника. Но теперь положение было настолько критическим, что Хассим не мог выносить этих проволочек. Следуя вместе с сестрой за свитой благочестивого Белараба, он, правда, не изменял традициям вежливости и внешней сдержанности, но тем не менее нередко испытывал минуты гнева, тревоги и отчаяния. Дело шло о его друзьях, его будущем, судьбах его родины, а лагерь Белараба продолжал бесцельно блуждать по лесам, как бы отражая колебания правителя, переменчивого и неверного, как сама судьба.
Часто в ответ на свои долгие речи, которые Хассим держал ежедневно, он слышал только одно слово: «Хорошо». Соратники вождя обращались с Хассимом почтительно, но женская половина лагеря, потакая капризу молодой жены Белараба, выказывала изгнаннику и его сестре явное недружелюбие.
Эта женщина, добрая и кроткая со своими подчиненными, совершенно потеряла голову и в простоте сердечной бредила богатствами, которые достанутся ей с разграбленной яхты. Что ценного мог предложить ей Хассим, этот странствующий бедный чужеземец? Ничего. Все разговоры о богатстве его далекой родины — только пустые сказки изгнанника, ищущего помощи.
По ночам Хассим должен был выслушивать тревожные речи Иммады, единственной спутницы его жизни, его родной сестры, храброй, как мужчина, но впечатлительной, как настоящая женщина. Когда лагерь великого Белараба погружался в сон и огни костров превращались в тлеющую золу, Иммада шепотом передавала ему свои опасения. Хассим спокойно утешал ее. Но и он был родом из Ваджо, где люди храбрее и сообразительнее, чем остальные малайцы, и обладают и большей энергией, и большим душевным пылом. Наконец Хассим потерял терпение и как-то вечером объявил своей сестре: «Завтра мы оставляем этого безголового правителя и возвращаемся к нашему белому другу».
На следующее утро, предоставив свите Белараба идти прямой дорогой к поселку, Хассим и Иммада пошли своим собственным путем, — маленькой тропинкой, тянувшейся между джунглями и расчищенными полянками. Их сопровождало двое воинов Хассима, уроженцев Ваджо; и потому принцесса Иммада могла, когда хотела, пользоваться носилками, как это в обычае у высокородных дам ваджского народа. Иммада, привыкшая к скитальческой жизни, предпочитала идти пешком, но время от времени, из уважения к чувствам своих спутников, она позволяла им нести себя. Утром они прошли большое расстояние, и Хассим рассчитывал еще до вечера добраться до лагуны, неподалеку от места стоянки «Эммы». В полдень они отдыхали в тени на берегу лесного пруда, и там-то их и встретил нежданно — негаданно Джафир.