На перепутье двух миров
Шрифт:
У Ончукова приводится свидетельство крестьянина Саввы Коротких, которого фольклорист называет простым обходительным милым человеком. "Его самого, – пишет Ончуков, – водил леший, и он в этом нисколько не сомневается".
А вот еще одна быличка, записанная Ончуковым:
"Был я в гостях у соседа. Угостились, возвращаемся с товарищем… Сели закурить на лужочке; когда я закурил, то облокотился на руку и задремал. Вдруг меня толкает кто-то. Я открыл глаза, стоит олончан Нифантьев – кореляк, он был наш подрядчик; говорит мне: "Нужно идти"… Я встал и пошел за ним. Он уходит от реки
И тут приятель Саввы и говорит ему – мол, погоди, Нифантьев сей момент никак не может быть в лесу. Он же вчера уехал по делам в город! Остановились Савва и его дружок, провожая взглядом "Нифантьева", быстро удалявшегося от них, и огляделись по сторонам. Места оказались незнакомыми.
Пока дорогу до знакомых мест нашли, "долго, – вспоминал Савва, – ходили по горам, по болотам, часов около пяти".
На другой день подрядчик Нифантьев вернулся из города и хмуро, с недоумением выслушал рассказ Саввы и его дружка о том, как он, Нифантьев, "водил" их по лесу.
Как сообщает Ончуков, другой крестьянин тоже "про лешего рассказывал из собственной практики".
Отправился он однажды на охоту в лес – промышлять рябчиков. И там, в непролазной чаше, повстречался с человеком странного облика, который тут же принялся звать его с собой: "Пойдем со мною. Пойдем".
Охотник оказался мужиком не из пугливых. Он выматерился в ответ и выстрелил в воздух из ружья. По категорическому утверждению охотника, леший в ту же секунду растаял в воздухе. Исчез, точно его тут и не было.
Нечистая сила, исчезающая в мгновение ока на ровном месте, описана и в рассказе другого информатора Ончукова. Крестьянин в лесу внезапно столкнулся нос к носу с собственным отцом, который жил за много километров от этого места. Отец тут же стал, оглядываясь, уходить от мужика по болоту. Кинулся крестьянин вслед за ним, а "отец" возьми да и растворись в воздухе.
Минх в своей книге, изданной в 1890 году, рассказывает о встрече двух крестьян с нечистью на берегу пруда в Саратовском уезде. Дело было глубокой ночью.
Информатор Минха и второй свидетель, его друг, сидели на берегу пруда, толковали о своих делах. Ночь была беззвездной. И, сообщает информатор, "слышим вдруг, недалеко от нас – какое-то жалобное завывание". Говоря другими словами, заработал в ночной тиши акустический манок.
"Мы прислушивались с полчаса, нам стало страшно, в особенности товарищу, который был моложе меня. Я решил узнать, что это такое, и пошел туда… Передо мной словно из-под земли выросла человечья фигура, высокая, с длинными черными всклокоченными волосами, с громадной головой".
Леший постоял две-три секунды перед обомлевшим мужиком и сгинул.
Ситуация контакта, в чем мы убедились на нескольких примерах, выглядит следующим образом. Некий голос манит, "водит". Иногда это голос родственника, реже – животного, а иногда он ни на что не похож.
На пути тех, кого "водит", изредка возникают фигуры – двойники родственников либо сослуживцев, а то и фигуры демонического облика вроде описанной у Минха.
С. Максимов и Н. Ончуков в XIX веке, И. Карнаухова и Д. Балашов в XX веке проводили фольклорные
"Удивительное однообразие частностей", – сказано у Максимова. Вот именно. Однообразие более чем удивительное. Годы, десятилетия идут, а на русской земле работает одна и та же "контактная схема". В поступках нечистой силы проявляет себя один и тот же поведенческий стереотип: влечет человека за собой голос-манок либо появляется фигура-манок, вскоре исчезающая. Человека берут на поводок и "ведут" за собой.
От Белого моря до Читинской области – тысячи километров. Но и под Читой, согласно Зиновьеву, слышен тот же "контактный мотив". Сибиряк Лончаков рассказывает: однажды вечером он вышел из дома, а навстречу ему, видит, идет один его "давний и хороший знакомый. "Пойдем, говорит, ко мне". – "Пойдем".
Он впереди идет, а я за ним. Ну, и поперло его по пади, десять километров меня вел. Я потом говорю: "О Боже мой! Мы куда это?" И этого мужика не стало".
Или – еще рассказ.
Три девушки идут лесом, а откуда-то сбоку выворачивает на тропу местный учитель Иван Васильевич.
– Неладно идете, – говорит. – За мной идите.
Девушки пошли за ним. А "учитель" завел их на какую-то сопку и, по словам девушек, на самой ее вершине "вдруг исчез". Когда они вернулись домой, то ахали: фантом, двойник сельского педагога Ивана Васильевича, "на десять километров от нашей деревни заманил нас".
А. Афанасьев в "Поэтических воззрениях…" писал:
"Леший завлекает путника в чащобу криками, хохотом, иными звуками или, принимая на себя облик кого-нибудь из его знакомцев, начинает со встречным разговор и незаметно отводит его от дороги. Так, например, едет мужик одинехонек; нагоняет его прохожий и – слово за слово – просит подвезти в деревню; мужик соглашается, едут они, мирно беседуя… Вдруг глядь – прохожего как не бывало, с глаз пропал! А мужик с возом – в болоте или овраге".
Афанасьев предостерегал:
"Будьте в лесу настороже: покажется ли, что плачет ребенок, или послышатся стоны умирающего – не спешите на помощь. Идите прямо, не сворачивая в сторону; не то как раз угодите в трясину. Все это морочит леший!"
Насчет природы обсуждаемого феномена есть у меня одно предположение. Всеми своими корнями оно уходит в плоть, в ткань, в структуру контактных ситуаций типа "водит". Сильно подозреваю, что тот, кого берут на нечеловеческий контактный поводок, используется в качестве источника какой-то информации. Безусловно, речь идет не об интеллектуальной информации. У собеседников наших фольклористов было, сами понимаете, негусто с интеллектом. О том можно судить по их удручающему косноязычию.