На петле времени

Барабаш Дмитрий

73

Наш герой стремился встретитьмир, который рисовал.Но сейчас лишь смог заметить,что опять попал в овал.Web-пространство – та же лужа,бредень, запуская в бред,он вытаскивал наружуто, чего в помине нет.Мы же выдумали этотсовершенный, в общем, мир.Оказалось, в недопетомбыло слишком много дыр.И они свои овалы, сливв один большой пролом,поглотили наши скалы,наше небо, наш дурдом.Мы

придумывали это,чтоб добрее, чтоб умней.А в итоге злая сметапросто так прожитых дней.

74

Выпив крепкого две банкии таблеток скушав горсть,он стоял на полустанкеи смотрел, как слева злостьмчится встречному в лобешник,и роняет мясо клен.Ни небесных, ни подсвечных,ни каких иных имен.Только ветер, только ливень,и умерших глаз белкиносят люди, только бивень,бумерангом из рукивырываясь, все эпохиоблетает, и опятьнадо стать собой на вдохеи на выдохе пойматьтраектории овальнойбезупречное кольцо…Лес стоит как бы хрустальный…И любимое лицо…На столичном полустанке,между голых площадейон искал все те же танки,тех же красных лошадей.Женя, Женечка, Евгений,не пугайся так стихий.Ты же знаешь, ты же гений,и тебе не страшен Вий.Подойдя к прохожей даме:– Дай-ка, дама, телефон, —он звонил умершей мамеи смотрел забытый сон.Полицейские скрутили,врезав чувственно под дых,записали, осудили.«Рецидив. Повторный сдвиг.В прошлый раз недолечили».И отправили его,чтоб таблетками кормили,чтобы он еще чего..

Эпилог

75

Жизнь коротка,к сожалению,к счастью,по замыслу.Взгляд снизу-вверхоткрывает единственный путь.Споря со злом,мы потворствуем сами злуи подтверждаем его,грудью идя на грудь.Щеку подставить?Да запросто.Жизнь коротка.Мы не заметим удара,пройдем насквозь.Так же доходят слова до нассквозь века —чистые,словно воздух и солнце,и точные, как мороз:Не убивайте,не грабьте,не ешьте так,словно у вас два тела.Не плачьте зря.Празднуйте жизньи забудьте напрасный страх.Все, что стремится ввысь, —воспаряет вверх.Все, что плодит земля, —заберет земля.Можно навратьс три коробас три дворца,можно одеться в золото,Богом слыть,но остается лишь то,чему нет конца.Что же за всем этим следует?Следует жить. Монино – Москва2013–2014

Следует

жить (послесловие Дмитрия Невелева)

Этими словами завершается поэма. Стихотворный роман о России конца XX – начала XXI века, эпохе, в которую целиком вписалось мое поколение, чье время понемногу сходит на нет, освобождая дорогу поколению «обнуленных», как его называет автор. Генерации, охотно играющей на буйно заросших диким бурьяном руинах когда-то обширной и великой красной империи в неведомые нам и кажущиеся бесцельными и бессмысленными игры. Автор замечает, что шустрое потомство,

Котом, мурлычущим в ногах,

Хвост задирает и смеется:

Ты скоро обратишься в прах

И все твое ко мне вернется.

Новое поколение воспринимает мир непосредственно, ему чужда амбивалентность, мир кажется ему привлекательным; ценности самоочевидны, не нуждаются в оговаривании и часто имеют вполне материальное выражение. Потомство считает поколение отцов неврастениками, неудачниками, находящими сложности там, где их и в помине нет. Оно проходит аки по тверди по тем трясинам, безднам и пропастям, которые в свое время казались нам непреодолимыми.

Автор иронично замечает, по всей видимости, адресуя свой упрек новой поросли: Как рассказать тому о целом, кто даже часть не хочет знать. Трехнулевым не нужен наш опыт выживания – его умению приспосабливаться и мимикрировать можно только позавидовать. Наиболее ловкие из них ориентированы на формы деятельности, для обозначения которых мы вынуждены зубрить доселе незнакомые нам английские термины, которые часто и являются единственной сутью этой деятельности.

Герой повествования наивно полагает (и к его положениям автор настроен весьма иронично):

Что воплотится в каждом чаде

Глава неписаной тетради,

Вершина призрачной горы,

К которой я стремлюсь добраться,

И та, которая за ней,

И те, которые за ними -

Вершины мыслящих детей.

Как когда-то «восьмидесятникам» представлялся надуманным и странным драматизированный конфликт эпохи классицизма – неразрешимый без трагедийности выбор героя между честью и долгом, так теперь «трехнулевым» чужда не только мучительная рефлексия отцов, но и традиция самоиронии, «стеба», эзопова языка времен брежневского «развитого социализма» – типичная питательная среда альтернативной культуры восьмидесятых, выросшей из образчиков позднесоветского самиздата.

Природа «демократических перемен» начала девяностых вызывает у автора новую волну иронии:

Продолжается распад

Чтоб из пепла, чтоб из ила

Вырос новый зоосад.

Видимо, здесь не случайно использовано часто повторяемое Иосифом Бродским словечко «распад». Помните, у веницианского виртуоза:

Еще нас не раз распнут

И скажут потом: распад.

Общая судьба всех поколений – переработавшись, стать гумусом, плодородным слоем, на котором вырастут невиданные диковинные цветы нового, чтобы, в свою очередь, лечь рано или поздно в землю. Это закон жизни.

Автор нашей поэмы, не отступая от традиции, сетует от лица стареющего поколения на время, в котором приходится жить:

Раньше люди ненароком,

Попивая горький чай,

Говорили о высоком

И о главном невзначай.

А теперь важнее нету

Темы чем «твое – мое»…

Все это так. Но где прячутся истоки важного для многих стремления представлять себя сверхуспешными и сверхбогатыми? Судя о людях, мы часто исходим из ошибочного предположения, что человек стремится к счастью, хотя множество людей, напротив, хотят быть несчастливыми и пытаются всех вокруг сделать таковыми. В несчастье и неустроенности своей и близких, в болезнях, боли и смерти, в гневе, ненависти и обиде, в невежестве и отсутствии мысли для таких людей затаилась особая прелесть, которая и дает им силу длиться, создает видимость жизни. Это кажется странным, нелепым, но это так. И автор, бросив взгляд на их чаянья и страхи, замечает: