На плахе Таганки

Золотухин Валерий Сергеевич

16 ноября 1990 г. Пятница

О, письма — яд, письма еврейские!! Ничего я им не сумел доказать. И все цепляются к частушке. Что делать? Плюнуть и замолчать. Но я предвижу крупную ссору с Любимовым. Вплоть до того, что мы разойдемся и инициатива будет исходить от него.

17 ноября 1990 г. Суббота

Вчера Филатов пришел с необычайным предложением. Он дает интервью в «Правду» и в связи с моим ответом Смирнову хочет меня поддержать. «Как только материал будет у меня на подписи, мы с тобой сядем и посмотрим, что можно добавить или о чем иначе сказать...»

А спектаклем и собой (Дон Гуаном) я остался весьма доволен, так же

как и Герцогом... Письмо из преисподней от имени Геббельса придало мне силы и уверенности. Конец «хороший» у этого письма: «Твоего корешка Шукшина евреи в аду за яйца повесили, где он и сейчас висит». Говорят, у нас уезжают в Израиль 5 человек: 2 Граббе, 2 Штернберга, 1 Казанчеев. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

19 ноября 1990 г. Понедельник, тон-ателье

Рисовал меня вчера Виктор, и хороший рисунок получился, но глаза на изображении... Хотелось плакать. Это я? Неужели это я?! Когда я стал таким? За сорок девять лет.

20 ноября 1990 г. Вторник

Совсем поздно репетиция с Табаковым. Он так под себя, органично, по-табаковски подхихикивает. Меня с моего надменного придуманного тона сбил. Ну, ничего. Режиссер как бы остался доволен, сказал: «Можно снимать». Текст уложился, но надо мять характер. И обязательно похудеть.

Какая тоска от этого фильма, от моего лица и от выговора. Что-то я совсем разучился играть и говорить. А может, оттого, что не получилось в другом? Не получилось компенсации за усредненную карьеру?

«Лит. газетой» я напомнил о себе многим. Письма пишут разные, противоположные. Если масса среагировала, почему молчит интеллигенция?! Звонков было мало, но не могло быть это не прочитано!!

Тамара дрожащим голосом, срывающимся в самых различных местах, рассказала, что в течение двух месяцев у нее высокая температура, слабость, потливость, плохой аппетит и похудание. «Мама! Ты похожа на скелет, но на скелет, в который можно влюбиться». «Я не узнаю себя, Валерочка, что со мной... Не пиши про меня плохое, я умру скоро. Я, правда, давно не читала твои дневники, правда, я все знаю, но все равно не пиши. Напиши про меня хорошее, напиши про меня солнечно. Сережечку жалко... Но ложиться я не буду ни за что, ни за что... хоть стреляйте».

22 ноября 1990 г. Четверг

Я помню, в бытность мою на Рогожском Валу, я сидел за столом в Денискиной комнате и писал дневник, ожидая оклика тещи Матрены Кузьминичны к завтраку.

А Петренко 30-го рвется играть. В зале фотокорреспонденты, ну, блин! Еле текст выговаривает, да не выговаривает, а поет и надо ж, какая самоуверенность.

Анекдот рассказывает. Ролан к своему слесарю в театре подходит, дает ему два гривенника и говорит: «Сделай из них одну монету, чтоб с обеих сторон орел был». Тот: «А зачем?» Ролан: «Да вчера со своей Ноной „Маленькую Веру“ смотрели, теперь монету бросать будем, кто сверху будет». Слесарь: «Ну и что, какая разница, или тебе так больше нравится?» Ролан: «Нет, просто жить охота».

24 ноября 1990 г. Суббота

Шацкая. Отсутствует. В больнице. Кто-то предполагает — на сохранении, беременна... Первый импульс — замечательно, только ой ли? Второй — тогда Филатов козырным мужем будет... не хотелось бы... Вот паскудная природа. Ну чего там?! Это бы какое счастье великое — Нинка в пятьдесят вдруг родила бы, а завидно... и лучше не надо... Но Нинка очередную подтяжку сделала, и будто бы все хорошо. И все мои опасения ревности напрасны.

Приходила Вероника из Стокгольма, одарила яичным ликером, а я ей книжку подарил.

В «Советской культуре» анонс: Петренко — новый Годунов, реклама. Что-то переменится и в театре. Боже мой! Еще текст не выучен, а уж авансы, векселя.

А Николай позвонил: 30-го репетиция, и вечером он будет играть... Первый исполнитель. А у Глаголина недовольство. Он обещал 30-го Петренко дать сыграть, и тот сорок билетов купил. Война Любимова с Губенко на фоне спектакля?! Да это не нашего ума дело, в конце концов. Человек, сделавший для театра много добра, в том числе и для Любимова, первый исполнитель... да Бог с вами (с Глаголиным), ребята, и с профессиональной, и с нравственной точки стопроцентное право на стороне Николая. Почему такая спешка? Пусть с ним (Петренко) порепетирует сам постановщик, такие роли не делаются в две недели. А Николай абсолютно вправе считать себя хозяином спектакля наравне с Любимовым. И если бы не воля его и желание, вряд ли вообще спектакль увидел свет. А теперь у него оспаривают это право?! Неправильно. Нет, Борис, ты зарываешься. Во, блин, ...еще. Если труппа почувствует, что Борис на стороне Петренко, ему несдобровать. Петренко пришел и ушел, а нам работать и жить. И нельзя быть такими проститутками. Надо Глаголина уберечь от ложных выпадов и неверных шагов. Почему же так поступили с Шопеном? Можно ведь сказать, что Губенко и Шопену не давал играть за границей. Но ведь Губенко, вопреки воле и желанию Любимова, ввел Шопена в спектакль, и уже дело Шопена, как распорядиться собой в роли, на какой палец сработать. Любимову не по нутру — «не умеешь читать стихи», «ни разу толком не поработал». Хотя в отсутствие Николая в Берлине он вынужден был с Виталием проходить свет и мизансцены. При самолюбии Шопена это не так просто... Но играть ему не дали. Шопен залупился, и его понять можно, но он дурак, он спровоцировал отношения и на «Самоубийцу».

Такого обсеронса не помню я давно... Отменен при публике спектакль «В. Высоцкий». Не сработала электрика, и конструкция не сдвинулась с места. О неисправности было известно вчера, но никто не шевельнул пальцем. Оказалось, где-то оборван провод — до чего мы дожили! Потом долго пережевывали с Губенко, что делать с шефом. Как призвать его? Николай узнал о том, что репетировал Петренко три дня назад. Шеф не счел возможным с ним поговорить, предупредить, и получилось — мы все в г... Надо искать другого худ. руководителя!! Это как? При живом создателе?! Безвыходность. А оттуда, из-за бугра, репрессивные распоряжения: увольняй Трошунина, увольняй его мать, увольняй Галицкого. Снова увольняй, увольняй... До каких пределов это будет распространяться?!

«Когда надо защитить Аллу Банк, ты мне пишешь письма», — была брошена мне фраза в лицо. Это к тому, почему я не позвонил и не предупредил его, что репетирует Петренко... тоже чудак... Мрак докучный...

26 ноября 1990 г. Понедельник

Губенко затянул с помещением. Сейчас нужно ехать к судье, писать какое-то заявление. Над ней надзор прокурорский, адвокаты требуют писульку.

У Гладких кошка родила четырех котят, а кормить нечем: молоко в наших магазинах — детям. Девять областей отказались поставлять молоко в столицу. Россия в побирушках. Те, что морили нас блокадой, теперь посылки шлют. До чего довели Россию! Господи, спаси нашу Русь, сохрани мой народ!

Что шепнула мне на ушко старушка Елена Ивановна, вахтерша наша, — что она меня очень любит. Ну, это уже другой разговор. Теперь «Чума» пойдет легко, легче... Что бы такое сделать, чтоб прославиться?! Надо что-то написать или прочитать, дочитать надо Битова.

28 ноября 1990 г. Среда, мой день — начало поста

Пусть каждый живет как знает, как умеет. И Петренко пусть лепит свои портреты, пусть организует телевидение... ангажемент... пусть. Реклама — движитель прогресса. Почему это не должно относиться к актерскому ремеслу?