На поле славы
Шрифт:
— Из Олькуского… Он стягивает войска для его преподобия епископа Краковского.
— Значит, его преподобие, епископ Краковский, приказал еще до сейма стягивать войска?
— Вот то-то и дело! И как еще! Это лучшее доказательство, что война неизбежна. Его преподобие епископ хочет составить целый полк легкой конницы… ну, и пан Пржилубский специально приехал в нашу сторону… потому что он кое-что слышал о нас.
— Ого-го!.. Широко, видно, слава о вас разошлась по свету… И вы
— Разумеется!
— Все?
— А почему бы не все? Хорошо иметь на войне под рукой друзей, а еще лучше братьев.
— Ну, а молодой Циприанович?
— Циприанович будет служить вместе с Тачевским.
Пан Понговский быстро взглянул на сидевшую на передней скамейке девушку, по щекам которой промелькнул внезапный огонь, и продолжал свои расспросы:
— Такие уж они друзья? А под чьим начальством они будут служить?
— Под начальством пана Збержховского.
— Что же это, драгунский полк?
— Избави, Боже! Что вы говорите? Ведь это гусарский полк королевича Александра.
— Подумаешь, подумаешь!.. Не какой-нибудь полк.
— Тачевский тоже не кто-нибудь.
Пан Понговский уже готов был произнести, что такой голыш в гусарском полку может быть разве только почтовым, но никак не дружинником, но он удержался, опасаясь, чтобы не выяснилось, что его письмо вовсе не было таким политичным, а его помощь такой значительной, как он это говорил панне Сенинской. Он нахмурился и сказал:
— Я слышал о залоге Выромбок. За сколько же они пошли?
— За большую сумму, чем дали бы вы, — резко ответил Марк.
Глаза Понговского сверкнули на минуту гневом, однако он во второй раз сдержался, так как ему пришло в голову, что дальнейший разговор может послужить ему на пользу.
— Тем лучше, — проговорил он. — Молодой человек, вероятно, очень доволен.
А Букоемские, хотя и бывшие от природы довольно тупыми, начали острить между собой, стараясь показать Понговскому, как мало было дела Тачевскому и до него и до всей Белчончки.
— Ой-ой! — говорил Лука. — Уезжая, он чуть с ума не сошел от радости. А распевал так, что даже свечки в корчме приплясывали. Правда, мы и выпили изрядно.
Пан Понговский снова взглянул на панну Сенинскую и заметил, что румяное, полное жизни и молодости личико ее вдруг точно окаменело. Капор совсем соскользнул с ее головы, глаза были закрыты, точно во сне, и только по движению ноздрей да едва заметному дрожанию подбородка можно было угадать, что она не спит, а слушает, и слушает внимательно.
Жалко было смотреть на нее, но неумолимый шляхтич подумал:
«Если торчит еще в твоем сердце заноза, то я ее вырву».
А вслух сказал:
— Так я и ожидал…
— Чего же
— Что вы перепьетесь на прощанье и что пан Тачевский уедет с песнями… Хе-хе! Кто гонится за фортуной, тот должен спешить, а кому она улыбается, тот ее, может быть, и поймает…
— Ой-ой! — повторил Лука. А Марк вставил:
— Ксендз Войновский дал ему письмо к пану Збержховскому, как к хорошему знакомому и другу, а там в Збержхове земля такова, что везде можно лук сеять, а кроме того, единственная дочка, которой всего пятнадцать лет. Вы уж, ваша милость, о Тачевском не беспокойтесь. Он уж устроится и без вас и без здешних радомских песков.
— Да я и не беспокоюсь, — сухо отвечал пан Понговский. — Но вы, господа, может быть, торопитесь, а карета, точно черепаха, тащится по грязи.
— В таком случае, бьем челом!
— Челом! Челом! Ваш покорный слуга.
— И мы тоже!..
С этими словами они погнали лошадей, но, отъехав на расстоянии выстрела из лука от кареты, снова замедлили шаг и начали оживленно разговаривать.
— Видели? — спрашивал Лука. — Два раза сказал я «ой-ой!» и два раза точно меч ему всадил… он чуть не лопнул…
— Я им еще лучше угодил, — произнес Марк, — сразу и старику и девушке.
— Чем? Говори, не скрывай! — воскликнули братья.
— А разве вы не слыхали?
— Слыхали, да ты повтори.
— Тем, что сказал о панне Збержховской. Заметили, как она сразу побледнела? Смотрю: рука у нее лежит на колене, а она ее то сожмет, то разожмет, то сожмет, то разожмет… Совсем как кошка, которая собирается царапаться. Так в ней, видно, злость кипела…
Но Матвей удержал лошадь, говоря:
— А мне ее было жаль… Такой это нежный цветочек… И помните, что говорил старый Циприанович?..
— Что? — с любопытством спросили Лука, Марк и Ян, тоже останавливая коней.
Но он обвел их своими выпуклыми глазами и с сожалением произнес:
— Дело в том, что и я забыл.
Между тем в карете не только пан Понговский, но даже и пани Винницкая, обыкновенно мало знавшая, что вокруг нее творится, обратила внимание на изменившееся личико девушки и спросила:
— Что с тобой, Ануля? Не холодно ли тебе?
— Нет! — каким-то сонным, не своим голосом ответила девушка. — Со мной ничего, только этот воздух как-то странно подействовал на меня… так странно…
И хотя голос ее вдруг оборвался, но в глазах не было слез. Наоборот, в сухих зрачках ее светились какие-то искры, странные, необычайные, и лицо точно вдруг постарело.
Видя это, пан Понговский подумал в душе:
«Не ковать ли уж железо, пока оно горячо?»