На полголовы впереди

Фрэнсис Дик

– Хотите, я осыплю вас жадными поцелуями?

Она засмеялась:

– Это не ваш стиль.

– Дайте срок, еще увидите.

Я подумал: два человека, которые совсем недавно познакомились, не стали бы вести такие разговоры, если бы сразу же не почувствовали друг к другу доверие и приязнь.

Мы стояли в тесном тамбуре между кухней и залом ресторана, и она все еще прижимала к груди свою папку. У меня мелькнула мысль: если дело дойдет до жадных поцелуев, то ей придется папку опустить.

– У вас постоянно шутки на уме, по глазам видно, – сказала она. Только вы оставляете их при себе.

– Я подумал о том, что вы держите свою папку, словно щит.

Она широко раскрыла глаза:

– Как-то один противный

тип в редакции журнала схватит меня за грудь... И зачем я это вам говорю? Дело было много лет назад, что мне теперь до этого? И вообще, как еще можно носить папку?

Тем не менее она опустила ее и положила на раздаточный столик, но долго разговаривать нам не пришлось: пассажиры, веселившиеся в хвосте поезда, потянулись мимо нас в спальные вагоны. Я скрылся на кухне и слышал, как они спрашивали у Нелл, когда будет завтрак.

– От семи до девяти тридцати, – отвечала она. – Спокойной ночи всем.

– Она заглянула на кухню. – И вам спокойной ночи. Я пошла спать.

– Спокойной ночи, – ответил я, улыбнувшись.

– А вы не идете?

– Скоро пойду.

– Когда все будет... спокойно?

– Можно сказать и так.

– А чего, собственно говоря, ждет от вас Жокейский клуб?

– Чтобы я предвидел неприятности до того, как они начнутся.

– Но это невозможно.

– Хм-м... – произнес я. – Я и вправду не предвидел, что кто-то отцепит Лорриморов.

– И будете за это уволены, – сухо сказала она. – Но если сможете заснуть, то приятных вам снов.

– Тор сейчас поцеловал бы вас, – сказал я. – Но Томми этого сделать не может.

– Буду считать, что вы это сделали.

Она весело пошла прочь, снова прижав папку к груди: наверное, это была у нее привычка, а не только средство защиты.

Я отправился назад, в бар, и поболтал о том о сем с барменом. Картежники были целиком поглощены игрой и, очевидно, собирались провести за покером всю ночь, в гостиной все еще шли танцы и слышался смех, а на "видовом" этаже северное сияние услаждало взоры особых любителей этого зрелища. Бармен зевнул и сказал, что скоро будет закрывать бар. В полночь продажа спиртного прекращается.

Голос Даффодил я услышал прежде, чем увидел ее, и, когда Филмер проходил мимо двери бара, я стоял нагнувшись и сунув голову под стойку, словно прибирал там что-то. Мне показалось, что они бросили в нашу сторону всего лишь беглый взгляд на ходу.

– ... Когда мы будем в Виннипеге... – говорил Филмер.

– Вы хотите сказать – в Ванкувере, – поправила Даффодил.

– Ну да, в Ванкувере...

– Вечно вы их путаете.

Оба говорили громче обычного, потому что она была впереди, а он сзади. Их голоса затихли в коридоре – надо думать, они отправлялись спать. Я дал им время попрощаться – купе Даффодил было одним из трех расположенных сразу за баром – и медленно пошел вслед. Я прошел до вагона-ресторана, но их нигде не было видно: вероятно, Филмер отправился прямо к себе, потому что из-за двери его купе пробивался свет. Однако Даффодил, как выяснилось, к себе не пошла. Вместо того чтобы уютно устроиться под одеялом в своем купе неподалеку от бара, она, к моему удивлению, повстречалась мне у двери, ведущей из спального вагона впереди того, где помещался Филмер. При каждом шаге ее бриллианты вспыхивали крохотными яркими огоньками.

Я отступил в сторону, пропуская ее, но она остановилась около меня и спросила:

– Вы не знаете, где ночует мисс Лорримор?

– В том вагоне, откуда вы идете, мэм, – ответил я с готовностью.

– Да, но где? Я обещала ее родителям, что посмотрю, все ли у нее в порядке.

– Проводник спального вагона должен знать, где она, – сказал я. – Не хотите ли пройти со мной?

Она кивнула. Идя впереди нее, я подумал, что вблизи она выглядит, пожалуй, моложе, чем мне показалось сначала, а может быть, на

самом деле она и старше, но кажется моложе из-за какой-то душевной незрелости. Это было странное мимолетное впечатление, которое тут же исчезло.

Пожилой проводник спального вагона дремал не раздеваясь. Он услужливо показал Даффодил верхнее место, где спала Занте, но толстые шерстяные занавески были плотно задернуты и застегнуты, и, когда Даффодил тихо позвала девушку по имени, ответа не было. Проводник с оттенком отцовской заботливости сказал, что она крепко спит, он в этом не сомневается, потому что видел, как она возвращалась из туалета в конце вагона и забиралась на свою койку.

– Наверное, придется этим удовлетвориться, – сказала Даффодил, пожав плечами: в конце концов, это не ее проблема. – Тогда спокойной ночи и спасибо за помощь.

Мы проводили ее глазами. Она шла, пошатываясь и держась за поручни: сверкающая высокая прическа, стройная фигура. Крепкий аромат мускуса долго еще висел в воздухе, словно воспоминание, после того как она скрылась. При виде этой роскошной женственности проводник погрузился в философскую задумчивость, глубоко вздохнул и удалился в свое купе, а я пошел в следующий вагон, где находилась моя собственная койка. Дверь купе Джорджа Берли, через два купе от моего, была широко открыта, и я обнаружил, что он у себя – спит одетый, тихо похрапывая, в своем кресле. Как только я остановился около его двери, он вздрогнул и проснулся, словно разбуженный каким-то шестым чувством.

– Что-то неладно, а? – спросил он.

– Насколько я знаю, ничего.

– А, это вы.

– Извините, что разбудил.

– Я не спал... Ну, только вздремнул немного. Я так привык. Всю жизнь на железной дороге, а?

– Любовь до гроба? – спросил я.

– Будьте уверены. – Он протер глаза и зевнул. – В прежние времена было немало целых железнодорожных династий. От отца к сыну, двоюродные братья, дядья... так оно и передавалось. Мой отец и дед были железнодорожниками. А вот сыновья, а? Сидят за компьютерами в больших городах и тычут пальцами в клавиши. – Он усмехнулся. – И железными дорогами теперь управляют из кабинетов, а? Сидят в Монреале и командуют, а сами ни разу в жизни не слыхали, как гудит поезд ночью в прерии. Ничего этого не знают. В наше время большие шишки везде только летают, а? – Глаза его весело сверкнули.

Всех, кто не принадлежит к числу железнодорожников, живущих на колесах, он, несомненно, считал глупцами. – Скажу вам честно – я надеюсь, что умру в поезде.

– До этого, пожалуй, еще далеко.

– Ну, до Уайт-Ривер, во всяком случае, продержусь.

Пожелав ему спокойной ночи, я пошел к себе в купе, где обнаружил, что проводник спального вагона уже опустил мою койку и положил на подушку шоколадный трюфель – все как полагается. Трюфель я тут же съел. Он был очень вкусный. Я снял свой желтый жилет на белой подкладке и повесил его на плечики, снял и туфли, но чувствовал себя почти как Джордж при исполнении обязанностей, поэтому, погасив свет, лег поверх одеяла и стал смотреть, как проносятся мимо в темноте просторы Канады, а в небе уже который час бесплатным зрелищем мерцает северное сияние. Широкие горизонтальные полосы света медленно становились то ярче, то слабее, местами на фоне вечной небесной бездны появлялись и таяли таинственные яркие пятна. Картина была скорее мирная, чем возбуждающая, – неторопливая смена миражей, рассветов и закатов, которую созерцало еще племя тесаных камней, навевала ощущение собственного ничтожества. Что такое Филмер и все его прегрешения перед лицом десяти тысяч лет? Но все, с чем мы имеем дело, – это сегодня и сейчас, сегодня и сейчас... так было всегда, во все времена, и всегда нужно было сражаться за благо и против зла. За добродетель, мораль, честь, порядок – можете называть как хотите. Долгая, вечно возобновляющаяся битва.