На полпути с обрыва
Шрифт:
– Так мы до ужина проваландаемся. Давай, майор.
– Как?
– Ладно, пошутила. Но своих всегда угадываю.
– А у вас был чин? – спросила Кора.
– Сержант госбезопасности, – ответила Нинеля. – И не думай, что это чепуха.
– Я не думаю.
– Тогда веди допрос, раз я тебе инициативу отдала.
Кора обратилась к чиновнику. Тот ответил сразу:
– Всю эту абракадабру про параллельные миры я, конечно же, не принимаю, как иудейские штучки. Но нахожусь в недоумении, почему и стремлюсь к порядку. В настоящее время убежден, что попал в неволю к каким-то из наших соседей.
– А когда вы родились? – спросила Кора.
Чиновник попытался затянуть халат потуже на пузе. Он продолжал:
– Я имел честь родиться в светлый день освобождения крестьян в государстве Российском, а именно 19 февраля 1861 года от Рождества Христова.
Чиновник обвел всех взглядом, в котором Кора неожиданно прочла гордыню: чиновник всю жизнь полагал себя отмеченным перстом Божьим.
– Дальше.
– Крестили меня Власом, Власом Фотиевичем, и в последнее время, до несчастья, имевшего место двадцать третьего июня 1907 года, я трудился на ниве управления государством, пользуясь почетом и уважением сограждан города Бабиловичи Могилевской губернии, где состоял полицмейстером.
– И что же случилось? – подбодрила его Кора, видя, что чиновник загрустил.
– А случилось то, что, отдыхая в Ялте, в пансионе «Марина», было решено посетить Байдарские ворота, где встретить восход солнца с возлияниями и весельем. Мы взяли с собой дам, наняли экипажи… Господи, неужели все это было только вчера?
– Когда же это было? – спросила Кора.
Нинеля записывала. Быстро, мелко, подложив под лист бумаги квадрат фанеры из стопки, лежащей у стены, – видно, до появления пришельцев здесь намеревались начать ремонт.
– Когда? – спросил Влас Фотиевич Нинелю, к которой испытывал определенную близость.
– Через два дня после меня, мы с тобой считали, Фотиевич. То есть две недели назад.
– А я этого не понимаю, – упрямо заявил Журба. – Помню, как с Байдарских ворот ехали, кто-то сказал, что крепость покажет, – мы к крепости пошли, я над обрывом на перилах спьяну плясать начал. Я ведь как выпью – заводной… И полетел я птицей по чистому небу… – В голосе Журбы заурчали слезы.
Конечно, более отдаленное от птичьего племени существо, чем Влас Фотиевич Журба, было трудно представить. Но это было неважно – интереснее для Коры был странный человеческий и даже русский феномен: все здесь присутствующие, независимо от того, насколько они могли осознать, что произошло, с самим фактом перемещения из мира в мир вполне смирились. Для одних в том была божья воля, для других – произвол судьбы, для третьих – физический феномен, но никто не собирался бунтовать, восставать и бороться с богом, судьбой-феноменом. Ждали. Ждали, пока Там решат, что делать дальше.
Когда Журба смахнул слезу, сопровождавшую воспоминание о его птичьем полете, хотя полет, конечно, был пьяным и безобразным, Кора, прежде чем обратиться к следующему, спросила:
– А в поездке – ну, в карете, в пролетке… вы были не один?
– Ни боже мой! – откликнулся полицмейстер. – Иннокентий Илларионович из Ялтинской городской управы…
Он оборвал себя, в глазках появилось загнанное выражение проговорившегося гимназиста.
– Не трать времени, Кора, – сказала Нинеля, – пошли
Кора подошла к девушке, сидевшей на корточках, что выдавало ее, с точки зрения Нинели, восточное происхождение. Потому что она с убежденностью произнесла:
– Из татарок. Но эти… они с ней разговаривают, они ее Паррой называют. А так она языка не знает.
– Парра? – спросила Кора.
Девушка грациозно поднялась и встала перед Корой. Она была черномазой – это слово к ней подходило более других, – с жирными, нечесаными волосами с воткнутым в них костяным гребнем. Смуглая кожа и мелкие черты лица, опущенные глаза как-то стушевывали лицо, делали его незаметным, прятали в сутолоке волос. Руки у девушки – а она была совсем молода – были слабые, с тонкими пальцами, они безвольно висели вдоль бедер. На безымянном пальце правой руки было тонкое золотое витое колечко. И Кора вдруг поняла, что эта девушка не ее современница, что она пришла из далекого прошлого. Может, она и есть та самая древняя принцесса, которая первой превратилась в птицу?
– Вы меня понимаете? – спросила Кора по-гречески – когда-то она учила этот язык, увлекшись мифами Эллады, это было еще на Детском острове.
Парра подняла глаза. Глаза оказались карими, и лицо ее озарилось мгновением истинной потаенной красоты. Тут же ресницы опустились вновь. Парра не ответила.
– Она – готская принцесса, – сказал Эдуард Оскарович, который знал не только многое, но и то, о чем и знать-то вроде был не должен. – Это был такой народ, о котором известно мало, – готы Крыма. О них упоминает автор «Слова о полку Игореве».
Кора вздохнула. Она помнила название этого стихотворения, но о чем оно и кто его написал – представления не имела: то ли болела в тот день, то ли прогуляла урок.
– И она тоже попала сюда недавно? – спросила Кора.
– Она не могла попасть давно, я же говорил вам, – ответил человек в толстых очках. – Они все попали сюда, когда активно заработала установка Гарбуя. И она стала вытягивать сюда всех, кто погибал или пропадал без вести в точке соприкосновения наших миров.
– То есть сколько лет этой девушке?
– Наверняка больше пятисот.
Сообразив, что речь идет о ней, Парра сказала несколько фраз Коре. Язык звучал красиво, звучно, но Кора не все поняла.
– Так и запиши, – сказала Кора, – готская принцесса.
– Я уже написала, – ответила Нинель. – И должна сообщить о том, что у этой гражданки есть отношения с Покревским.
– А какое нам дело до этого? – спросила Кора.
Она еще не знала, кто из присутствующих Покревский; оставался, правда, лишь молодой человек со страшным шрамом.
– Нам должно быть до всего дело, – сказала Нинеля. – Мы с вами комитет по управлению соотечественниками за рубежом. Моральный уровень наших товарищей должен быть на высоте. Ведь не на пустом месте сидим, а на глазах у враждебной общественности. А вернемся домой, и нас спросят: а как вы себя вели, не уронили ли достоинство советского человека?
Кора даже открыла было рот, чтобы ответить этой законсервированной красавице, но сдержалась. Ее функция – наблюдать, запоминать и понимать, что происходит. А кто с кем спорит, кто за кем наблюдает – это ее не касается.