На пороге Тьмы

Круз Андрей

– Ну как тебе сказать…, – задумался он. – Зимой больше, Тьма крепнет, летом меньше. Бывает, что просто не везет, две мобильных группы за последнее время здорово подвыбило, а бывает, что несколько месяцев никакой убыли в личном составе.

– А вот эта вся разведка, комендачи и прочие – они к таким делам никак? – задал я уже давно крутившийся на языке вопрос.

– Помогают, бывает, но у них и других дел хватает. Разведка вне города действует, у комендачей периметр, патрулирование и с людьми война.

– С людьми? – опешил

я. – А чего это? Заняться больше нечем?

– А ты как думал, тут все ангелами становятся? – иронично спросил он. – Тут и конфликты интересов, и за ресурсы война, и вообще какая-то непонятная движуха пошла, говорят, последнюю пару лет. Вроде как секты завелись. Живут не пойми где, и вроде даже Тьмы не боятся. Не трогает она их, вроде как.

– В глаза светят из-за них?

– И из-за них тоже, – подтвердил Паша. – И у одержимых глаза чернеют, правда у всех по-разному. Но это увидишь, как пойдет инструктаж, так все на картинках тебе покажут.

– А чего хотят секты-то?

– А хрен его знает. Хотят, «чтобы всем». И все тут. Им типа свет истины открылся. Ну, тьма истины, если по-нашему говорить. Ну ты сам прикинь, тут же мир такой, как и там, по ту сторону. Тут и Америка где-то есть, и Германия, и Китай с Антарктидой. И всюду проваливаются. Как тут проблемам не быть?

– Это точно?

– Точно, разведка-то катается, до других областей добирается. А те, в свою очередь, еще до других. Так информация и расходится.

«Пепелац» подскочил на колдобине так, что народ чуть со скамеек не послетал. Послышались веселые матюги и всякие пожелания водителю. У меня тюк улетел под переднее сиденье, пришлось доставать.

– Паш, ты вот что скажи: в общаге этой самой поесть можно или как? – побеспокоился я. – А то с утра не жрамши, в желудке волки воют.

– В буфете. Хоть пожрать, а хоть и выпить.

– В общаге выпить? – удивился я, вспомнив студенческую молодость.

– А что? По вечерам шляться не очень принято, вот и разрешают. А не разрешали бы, так по комнатам бухали, какие проблемы? Свинья грязи, а человек водки всегда найдет.

– Но пожрать точно можно.

– Точно, – уверенно ответил Паша. – Разносолов не обещаю, но бутерброды найдутся или пирожки какие, ну и чай там, молоко, или чего покрепче. Ага, первая остановка.

«Пепелац» медленно и тяжко затормозил, дверь открылась прямо напротив ярко освещенной, уже электрическим светом, проходной. Где-то в отдалении тарахтел движок, и я сразу вспомнил предложение Федора. А генераторы ведь точно здесь нужны.

Несколько человек, поднявшись со своих мест, пошли к выходу, быстро выходя из салона машины в освещенный круг света. За окном совсем уже стемнело.

– Тут семейные живут, у них вроде как квартирки, – пояснил Паша. – А мы, холостые, по-спартански.

– Общага мужская? – полюбопытствовал я.

– Ага, мужская, женская в соседнем корпусе. Но тут запретов нет, разве что Нурик, комендант,

от такой распущенности душевно страдает. Он у нас другого воспитания. Все в инстанции пишет, чтобы, значит, проход девкам запретить. Даже сам пытался, но по репе схлопотал от населения, задний ход дал.

– А зачем ему?

– Завидно, наверное.

Машина снова тронулась с места, подсадив попутно двоих молодых парней.

– Кстати, мне бы бритву еще купить надо, и там щетку зубную…, – вдруг вспомнил я.

– Это без проблем, прямо в буфете торгуют, – сказал Паша, после чего добавил: – Ну вот, три минуты, и мы на месте.

Так и оказалось. Ровно через три минуты машина въехала в открытые ворота, ведущие в типичный школьный двор, сейчас довольно ярко освещенный до самого крыльца с балюстрадой. Три этажа, примитивные барельефы со всякой музыкальной символикой, надпись под крышей, заметная даже сейчас: «1-я городская музыкальная школа имени Второго Коминтерна». Я попытался вспомнить, когда был Коминтерн первый, и не вспомнил.

– Все, выходим, – поднялся Паша, подталкивая меня к выходу.

На улице было по-прежнему холодно, промозгло, поэтому все сразу резко почесали к дверям, втягивая голову в плечи, хотя в салоне «пепелаца» жарко тоже не было, отапливать его никто не планировал.

Я взбежал по выщербленным ступенькам, толкнулся в стальную тяжелую дверь, пытавшуюся вернуться на свое место на пружине, и словно в своей школе оказался, в которой до десятого класса учился. Вестибюль, колонны, за ними коридор, правда, отделенный серьезной решеткой от вестибюля. По бокам у нас раздевалки были, а здесь такая только с одной стороны. С другой привычная уже клетка-дежурка, рядом с ней дверь с табличкой: «Комендант комплекса. Оразбердыев Нурберды Овесдурдыевич».

– О как, – только и сказал я, прочитав табличку.

Слышавший звук дежурный, сидящий над кроссвордом, негромко хмыкнул.

– На месте комендант? – спросил я его.

– Ага, пока на месте. Заходи.

Постучавшись, ждать ответа не стал, а толкнул дверь, попутно вытаскивая из кармана предписание на заселение.

– Товарищ Оразбердыев?

Среднего роста коротконогий сухощавый мужик с длинным лицом и восточными глазами обернулся ко мне от шкафа, в котором что-то искал, и спросил:

– Чего хотель?

– Пожить типа, – доложил я, протягивая бумагу.

Тот кивнул, взял ее, прищурившись, поднес к свету. Я попутно разглядел его повнимательней. На нога сапоги хромовые, с глажеными голенищами, синие комсоставовские бриджи, дорогая и наглаженная до хруста коверкотовая гимнастерка без погон. Подворотничок на фоне темной шеи пугает белизной. Есть подозрение, что большую часть своего времени комендант уходу за собой посвящает. И одеколоном от него немилосердно шибало.

– Ага, фонарщик, – удовлетворенно заключил он, складывая бумагу. – Оружие получил?