На посошок
Шрифт:
– Мы не можем оставить их там, Бут, - повторил Туки.
– Да. Я знаю.
Какое-то время мы еще смотрели друг на друга, потом он протянул руку, сжал мне плечо.
– Ты настоящий мужчина, Бут. Этого хватило, чтобы взбодрить меня. Когда переваливает за семьдесят, начинаешь забывать, что ты мужчина или был им. Туки подошел к Ламли.
– У меня вездеход "Скаут". Сейчас подгоню его.
– Господи, почему вы молчали об этом раньше?!
– Ламли повернулся, пронзил Туки злым взглядом.
– Почему потратили десять минут на пустые разговоры?
– Мистер,
– И прежде чем захотите открыть ее вновь, вспомните, кто в буран свернул на нерасчищенную дорогу.
Ламли хотел что-то сказать, потом закрыл рот. Его щеки густо покраснели. А Туки отправился в гараж за "Скаутом". Я же обошел стойку бара и наполнил хромированную фляжку бренди. Решил, что спиртное может нам понадобиться.
Буран в Мэне... доводилось вам попадать в него?
Валит густой снег, скрежещет о борта, словно песок. Дальний свет включать бесполезно: он бьет в глаза, отражаясь от снежных хлопьев, и в десяти футах уже ничего не видно. С ближним светом видимость увеличивается до пятнадцати футов. Но снег еще полбеды. Ветер, вот чего я не любил, его пронзительный вой, в котором слышались ненависть, боль и страх всего мира. Ветер нес смерть, белую смерть, а может, что-то и пострашнее смерти. От этих завываний становилось не по себе даже в теплой постели, с закрытыми ставнями и запертыми дверьми. А уж на дороге они просто сводили с ума. Тем более на дороге в Джерусалемс-Лот.
– Не можете прибавить скорость?
– попросил Ламли.
– Вы только что едва не замерзли, - ответил я.
– Странно, что вам не терпится вновь шагать на своих двоих.
Теперь злобный взгляд достался мне, но больше он ничего не сказал. Ехали мы со скоростью двадцать пять миль в час. Просто не верилось, что час тому назад Ларриби расчищал этот участок дороги: снега нанесло на два дюйма, и он все падал и падал. Фары выхватывали из темноты только кружащуюся белизну. Ни одной машины нам не встретилось.
Десять минут спустя Ламли крикнул:
"Эй! Что это?"
Он тыкал пальцем в окно по моему борту. Я смотрел прямо перед собой. Повернулся, наверное, слишком поздно. Увидел, как что-то бесформенное растворялось в снегу, но, возможно, у меня просто разыгралось воображение.
– Кого вы видели? Лося?
– Наверное.
– Голос его дрожал.
– Но глаза... Красные глаза!
– Он посмотрел на меня.
– Так выглядят в ночи глаза лося?
– Голос жаждал утвердительного ответа.
– По-всякому выглядят, - отвечаю я, надеясь, что так оно и есть, хотя мне не раз доводилось смотреть на лосей из кабины автомобиля и ночью, но никогда отблеск фар от их глаз не окрашивался красным. Туки предпочел промолчать. Пятнадцать минут спустя мы подъехали к месту, где сугроб по правому, борту резко убавил в высоте: снегоочистители всегда приподнимали "ножи", проходя перекресток.
– Вроде бы мы повернули здесь.
– Голосу Ламли недоставало уверенности. Правда, указателя я не вижу...
– Здесь, - кивнул Туки. Голос у него изменился до неузнаваемости. Верхняя часть указателя торчит из снега.
–
– Ламли облегченно вздохнул.
– Послушайте, мистер Тукландер, я хочу извиниться. Я замерз, переволновался, вот и вел себя как последний идиот. И я хочу поблагодарить вас обоих...
– Не благодарите меня и Бута, пока мы не посадим их в эту машину, оборвал его Туки. Перевел "Скаут" в режим четырехколесного привода и через сугроб свернул на Джойтнер-авеню, которая через Лот выходила на шоссе 295. Снег фонтаном полетел из-под брызговиков. Задние колеса пошли юзом, но Туки водил машину по снегу с незапамятных времен, так что легким движением руля выровнял внедорожник, и мы двинулись дальше. В свете фар то появлялись, то исчезали следы другого автомобиля, проехавшего этой дорогой раньше, "мерседеса" Ламли. Сам Ламли наклонился вперед, вглядываясь в снежную пелену. И вот тут Туки заговорил:
– Мистер Ламли.
– Что?
– повернулся он к Туки.
– Среди местных жителей ходят всякие истории о Джерусалемс-Лоте.
– Голос его звучал спокойно, но морщины стали глубже, а глаза тревожно бегали из стороны в сторону.
– Возможно, все это лишь досужие выдумки. Если ваши жена и дочь в кабине, все отлично. Мы их заберем, отвезем ко мне, а завтра, когда буран утихнет. Билли с радостью отбуксирует ваш автомобиль. Но если в кабине их не будет...
– Как это не будет?
– резко обрывает его Ламли.
– Почему их не будет в кабине?
– Если в кабине их не будет, - продолжает Туки, не отвечая, - мы разворачиваемся, возвращаемся в Фолмаут и извещаем о случившемся шерифа. В такой буран, да еще ночью, искать их бессмысленно, не так ли?
– Мы найдем их в кабине, где им еще быть?
– И вот что еще, мистер Ламли, - добавил я.
– Если мы кого-то увидим, заговаривать с ними нельзя. Даже если они что-то начнут говорить нам. Понимаете?
– Что это за истории?
– медленно, чуть ли не по слогам, спрашивает Ламли.
От ответа - одному Богу известно, что я мог ему ответить, - меня спас возглас Туки:
"Приехали".
Мы пристроились в затылок большому "мерседесу". Снег толстым слоем лег на багажник и крышу, у левого борта намело большой сугроб. Но светились задние огни, и из выхлопной трубы вырывался дымок.
– Бензина им хватило, - вырвалось у Ламли. Туки, не выключая двигателя, потянул вверх рукоятку ручного тормоза.
– Помните, что сказал вам Бут, мистер Ламли.
– Конечно, конечно.
– Но думал он только о жене и дочке. Едва ли можно его в этом винить.
– Готов, Бут?
– повернулся ко мне Туки. Наши взгляды встретились.
– Думаю, что да.
Мы вылезли из кабины, и ветер тут же облапил нас, бросая в лица пригоршни снега. Ламли шел первым, наклонившись вперед, полы его модного пальто раздулись, как паруса. Он отбрасывал две тени: одну - от фар внедорожника Туки, вторую - от задних огней "мерседеса". Я следовал за ним, Туки замыкал нашу маленькую колонну. Когда я поравнялся с задним бампером "мерседеса", Туки придержал меня.
– Обожди!