На пристани
Шрифт:
— Это сколько же вы отдали времени новому для себя ремеслу?
— Порядочно. Одиннадцатый год.
— Рады?
— Устал.
— Но хоть удовлетворены?
— Иногда есть удовлетворение, иногда нет.
— По-иному все представлялось?
— Никак не представлялось. Открывал каждый новый день.
— А в состоянии вы бросить писательство? Найдется мужество?
— Все чаще об этом думаю.
— Надеюсь, вы не играете?
— Как перед иконой.
— Спасибо. Скажите, а много вас по стране?
— Десять тысяч, кажется.
— С ума
— Не знаю. Десять тысяч, да. Столько же, примерно, на подходе.
— С ума сойти. Что, недостаточно десяти? Еще будут принимать?
— Без конца.
— Но зачем?
— Не знаю.
— Булгакова нет на вас. Или — самого Михаила Юрьевича.
— И правда.
— А вы можете сказать, сколько по стране издают в год художественных книг? Особенно стихотворных сборников?
— Не могу. Неимоверное количество. Не поддается учету.
— Но зачем?
— Не знаю. Не планирую, не издаю.
— Издали бы семь-десять хороших сборников, дав им широкий тираж. Издали бы лучше историю России, Соловьева, скажем. Попробуй, прочти Соловьева. Или Карамзина. Или Ключевского. Родился в России, живешь в России, а историю ее не знаешь. Стыдно. Почему не знаешь — книг нужных нет, а макулатурой завалены прилавки, склады, библиотеки.
— Всеми этими вопросами, как вы понимаете, не ведаю.
— Послушайте, что происходит с нашей литературой? Десять тысяч членов, а читать почти нечего. Десятка два-три имен назвать можно и все. А остальные. Что делают остальные?
— Пишут.
— Стыдно, мне кажется, плохо писать, имея перед глазами полки с классикой. Стыдно плохо писать, когда рядом с тобой жил человек, написавший «Тихий Дон», жили рядом Булгаков и Казаков.
— Как видите, не стыдятся.
— А вы обратили внимание на фотографии юбиляров в «Литературной газете»? Нет, вы обратили внимание на то, как они сидят?
— Давно обратил.
— Они не просто сидят, они думают. Сидят с мыслью на челе. Подбородок подперт кулаком, взгляд устремлен в пространство. Зачем они так сидят, не знаете?
— Об этом надо бы у них самих спросить. Они ведь не просто живут, они постоянно озабочены раздумьями о судьбе отечества, народа, о котором пишут. Такие они в жизни, такие и на фотографиях — с высокой думой на челе. Что же это за мыслитель, ежели он будет сидеть абы как. Вот и позируют перед фотографом.
— А некоторые согнутым указательным пальцем поддерживают подбородок. Палец приставлен к подбородку…
— Кому как нравится.
— Уж вы, пожалуйста, не фотографируйтесь так.
— Обещаю.
— А что, очень удобно быть писателем? Уютно?
— В какой-то степени удобно. И тепло, да. Не надобно, скажем, где-то служить. Вставать затемно при любой погоде и ехать городским транспортом на завод, к станку. Или в контору какую. Можно спать до девяти, встать, пописать, позевывая, попить чаю. А не хочется — не пиши. Каково качество написанного — не важно, всегда найдутся сердобольные дяди и тети, которые что угодно протянут в любые редакции и издательства, да еще после всего и критику напишут
— Но ведь это же бессовестно.
— Еще бы. Почему все так прямо и прут в литературу. Лезут. Она стала, в силу различных обстоятельств, очень доступной. Считается, чтобы стать скрипачом, либо пианистом, необходим талант. А писателем стать — нужно просто желание, любое образование, умение складывать слова в строки, умение рифмовать. И все. Пиши, неси…
Иные прячут свою беспомощность за высокие литературные должности, это помогает им существовать и случается, довольно длительное время. Другие стараются определиться на службу в редакции, издательства, тогда им гораздо легче публиковать и издавать свои сочинения. Печатают друг друга, издают…
— А часто вам приходится выступать перед читателями?
— Довольно часто. Это наша обязанность как бы.
— Я знаю, вы выступали в пединституте. Девчонки рассказывали. В это время была я на преддипломной практике. Интересно выступать?
— Интересно, если аудитория тебя тянет, а не ты ее.
— И какие же вопросы задают?
— Самые разные.
— О том, как вы зарабатываете, спрашивают?
— Этот вопрос — один из первых.
— Когда девчонки рассказывали о вашем выступлении, то об этом говорили более всего — о доходах писателя. Одна моя сокурсница, представляете, даже воскликнула с этакой восторженной завистью. Везет, дескать, дурам, что выходят замуж за писателей, артистов.
— Это мне знакомо. Моя жена, кстати, тоже думала поначалу так, до той поры, пока не стала моей женой. Теперь она думает совсем иное. Дело в том, что читатели по отношению к жизни писателей находятся в неведении. В счастливом заблуждении, что ли. Может, так оно и следует быть. Читателю кажется, что писатели прежде всего люди обеспеченные, жизнь их до удивления легка и красива, никакими бытовыми заботами писатель не стеснен, витает себе где-то в поднебесье. Подобные мысли и туманят головы молодым людям, жаждущим литературной жизни. Для них жизнь писателя — бесконечный праздник. Публикации и книги, семинары в Гаграх и Дубултах, поклонницы, аплодисменты, цветы, пряники. И попробуй разуверь их, что это совсем не так. Никто и не подумает, что писатель самый обыкновенный человек, только ему во много раз труднее. Что писательская работа — работа неимоверно тяжелая, если всерьез относиться к делу. Что средний заработок писателя по стране до смешного низок, что от публикаций и изданий он получает считанные проценты, остальные идут государству.
— Но ведь, сознайтесь, есть действительно люди обеспеченные. Ежели много издавать и толстые книги, как… — она назвала несколько фамилий, кто часто издавал свои собрания сочинений.
— Есть обеспеченные, верно. И таких довольно много. Во-первых, надо уметь писать толстые книги, во-вторых, надо уметь издавать их.
— Понятно. Сами вы не забогатели еще?
— Не забогател. Все думаю, как бы обрести материальную независимость лет на пять да написать книгу, что давно уже замышляю.