На пути к Академии (На пути к Основанию)
Шрифт:
Ванда снова всхлипнула и кивнула.
Когда они вернулись к Селдону, он сочувственно посмотрел на внучку и поинтересовался:
– Что такое стряслось, Ванда? Чем ты так расстроена?
Ванда покачала головой.
Селдон перевел взгляд на Манеллу.
– Что с ней, Манелла?
– Пусть сама скажет.
Селдон сел в кресло и похлопал ладонью по колену.
– Подойди ко мне, Ванда. Сядь и расскажи мне, что за беда такая.
Ванда забралась к деду на колени, еще немного повсхлипывала и, протирая глаза кулачком,
– Мне страшно. Я боюсь.
– Ну-ну, не надо бояться. Расскажи вес скорее своему старенькому дедушке.
Манелла поморщилась:
– Не то слово.
Селдон удивленно взглянул на нее.
– Какое? «Дедушка»?
– Нет. «Старенький».
Сшило Ванде услышать слово «старенький», как она снова залилась слезами.
– Да, дедушка, да, ты старенький!
– Ну, конечно. Мне шестьдесят, малышка.
Он крепко обнял Ванду, прижал к себе, наклонился и прошептал:
– Я ведь тоже этому не рад, Ванда. Знаешь, как я тебе завидую – тебе еще и восьми нет.
– У тебя все волосики седые, дедуля…
– Ну, они не всегда такими были, Я только недавно поседел.
– Раз волосики седые, значит, ты скоро умрешь, дедуля…
Селдон был ошеломлен.
– Да что такое стряслось? – изумленно спросил он у Манеллы.
– Понятия не имею. Не знаю, что это вдруг на нее нашло.
– Сон плохой видела… – всхлипнула Ванда.
Селдон прокашлялся.
– Ну, Ванда, что такое «плохой сон»? Нам всем плохие сны порой снятся. И ничего в этом нет страшного. Это даже хорошо, детка. Просыпаешься и понимаешь, как все хорошо на самом деле.
– А я видела сон, что ты умрешь! – не унималась Ванда.
– Понимаю, понимаю, детка. Смерть часто снится, но не надо так огорчаться. Это ничего не значит. Ну, погляди на меня. Разве ты не видишь, какой я живой, веселый? Ну, смотри, я улыбаюсь. Разве я похож на умирающего? Ну, похож?
– Н-нет…
– Ну вот и славно. А теперь пойди-ка поиграй и забудь про все эти глупости. У меня день рожденья, и мы все отлично повеселимся. Ну, давай ступай к себе, малышка.
Ванда ушла, улыбнувшись сквозь слезы, а Манеллу Селдон попросил остаться.
– Как ты думаешь, откуда у Ванды такие мысли, Манелла? – спросил Селдон невестку.
– Ну, Гэри, мало ли откуда? У нее был сальванийский геккончик и умер, помнишь? У одной из ее подружек отец погиб в катастрофе, а уж по головизору она каждый день видит, как кто-то умирает. Невозможно растить ребенка под колпаком, чтобы он ничего не знал о смерти. Да я и не собиралась ничего от нее скрывать. Смерть – естественная и неотъемлемая часть жизни, и она должна это понять.
– Я не говорю о смерти вообще, Манелла. Я говорю о своей смерти. Почему она вдруг заговорила об этом?
Манелла растерялась. Селдон был ей очень дорог. «Господи, как же сказать, чтобы не обидеть?» – подумала она. А не говорить тоже было нельзя.
– Гэри, –
– Я?
– Конечно! Ты в последнее время только о том и говорил, что тебе скоро шестьдесят, и направо и налево жаловался, какой ты уже старый, И юбилей-то твой устраивается, в основном, для того, чтобы переубедить тебя и утешить.
– А ты думаешь, это так уж весело, когда тебе шестьдесят? – пробурчал Селдон. – Вот погоди! – шутливо погрозил он пальцем Манелле. – Доживешь до моих лет, сама увидишь, каково это.
– Увижу, если повезет. Некоторые и до шестидесяти не доживают. И все-таки чему удивляться, если ты то и дело сбиваешься на то, что тебе шестьдесят, что ты совсем старый? Конечно, это пугает и огорчает бедную девочку. Она такая впечатлительная.
Селдон вздохнул и сокрушенно покачал головой.
– Прости меня, Манелла, но мне и правда невесело. Посмотри на мои руки. Они все в старческих пятнах, и скоро перестанут гнуться. Да, Манелла, о геликонской борьбе говорить не приходится. Теперь меня грудной младенец пальчиком повалит.
– Не понимаю, чем ты так уж отличаешься от других людей твоего возраста? Голова у тебя, по крайней мере, работает превосходно. Не ты ли сам так любишь повторять, что это самое главное?
– Знаю. Вес так. Но состояние моего тела вгоняет меня в тоску.
Манелла понимающе кивнула и проговорила с едва заметной иронией:
– Понятное дело, ведь Дорс-то, похоже, совсем не старится.
– Ну да, ну да, вот я и думаю… – занервничал Селдон и отвел взгляд.
Несомненно, он не хотел переводить разговор на эту тему.
Манелла заботливо и одновременно пытливо смотрела на свекра. Его беда была в том, что он ничего не понимал в детях, да и в людях вообще, если на то пошло. Трудно даже было представить, как он сумел пробыть целых десять лет на посту премьер-министра при прежнем императоре, совершенно не разбираясь в людях.
Конечно, он весь в своей психоистории, а она учитывает интересы квадриллионов людей, что в конечном счете означает – ничьи, никого конкретно. Да и как ему разбираться в психологии ребенка, если он ни с кем, кроме Рейча, не общался, да и Рейча нашел, когда тому было уже двенадцать? Теперь у него есть Ванда, и она для него – настоящая загадка и, скорее всего, загадкой останется.
Манелла думала о Селдоне с любовью, ощущая непреодолимое желание защитить его от мира, которого тот не понимал. Пожалуй, это было единственное, на чем они сошлись со свекровью, Дорс Венабили, – именно на желании защитить Гэри Селдона.
Десять лет назад Манелла спасла жизнь Селдона. Как ни странно, Дорс восприняла это как посягательство на собственные права и до сих пор не простила Манеллу. А Селдон, со своей стороны, тоже в каком-то смысле спас жизнь Манеллы.
Она закрыла глаза и вспомнила все так отчетливо, словно сегодня был тот самый день…