На пути в Халеб
Шрифт:
— Нормально. Здорово играет в теннис.
— И надолго они уехали?
— Они не говорили о сроках. Уехали, и все.
— Значит, думают там остаться?
— Почему бы и нет? Климат, природа… Люди вокруг приятные. Две небольшие зарплаты, но там и жизнь дешева.
— Как он выглядит?
Рене улыбнулся:
— Не знаю.
— Ну хоть примерно…
Он посмотрел на стол, стоявший против нас.
— Вроде того типа с бородкой. Что-то между ним и тобой.
— Он учитель чего?
— Географии и истории.
— Выходит, родители твои остались теперь в одиночестве.
— Родители? У нас нет родителей.
Он зевнул
— Пора мне спать.
— Я провожу тебя до гостиницы.
Брат Элен согласно кивнул.
У подъезда он поблагодарил меня и нажал кнопку звонка. Через несколько минут дверь отворилась, и ночной сторож, сердитый и бледный, возник на пороге. Рене сунул ему купюру и вошел. Он выглядел гордым и шикарно одетым, может быть, и довольным.
Потери, ненависть Франка, презрение Жиннет язвили меня, как отравленные стрелы. И все же я знал, что Франк ошибся, считая, будто страдания меня подведут. Лишение дружбы Жиннет потрясло меня, но мука лишь расплавила восковые створки, и острая боль перемещалась из ячейки в ячейку, становясь все слабее, по мере того как умалялось мое тело. Тождество боли и наслаждения, на котором зиждилась моя страсть к музыке, восторжествовало. Требовалось лишь время, чтобы эти ощущения обернулись действием. А уж отступать и исчезать я был мастер.
Две недели спустя я жил в красивой комнате в Латинском квартале. Офорт Жана Батиста Тьеполо — группа молодых дам и господ у открытой могилы — висел над рабочим столом. На какое-то время я сделался чрезвычайно осторожен. Всякий, кого я встречал, виделся мне идущим по своему собственному пути, и ощущение самодостаточности любого человека мешало мне даже заговорить с ним; мысли о прежнем любовнике каждой встреченной мною женщины сковывали мои движения. Немое сочувствие к миру парализовало меня. Похоже, и вправду есть что-то в этом возрасте — когда тебе двадцать семь.
notes
Примечания
1
Оценки Честертона применимы и к литературе на иврите, см., напр., в переводах на русский язык хрестоматию: Ивритская новелла начала 20 века. Изд. Открытого университета. Израиль, 2003.
2
Неожиданный Честертон: Рассказы. Эссе. Сказки. Пер. Н. Трауберг. М., Истина и жизнь, 2002. С. 163.
3
А. Ахматова. Муза («Когда я ночью жду ее прихода…»), 1924.
4
Ш.Й. Агнон. По страданью и воздаяние. Соб. соч. в 8 т. Т. 8: Огонь и дрова. Иерусалим —
5
Э. Панофски. Idea. Пер. с немецкого Ю.Н. Попова. С.-Пб., Изд. Аксиома, 1999. С. 98. Divino (итал.) — божественный.
6
Литературная энциклопедия. Т. 6, ст. 578.
7
Верю, что у Саади оно было забавнее и изящней, но я переводила с иврита то, что было переложено Цалкой с английского перевода.
8
N. Berdiaev. The Meaning of the Creative Act. (H. Бердяев. Смысл творчества. 1916. Цит. по: Н. Бердяев. Собр. соч. в 5 т. Париж, 1985. Т. 2. С. 205).
9
См. об этом в кн.: В. Ходасевич. Из еврейских поэтов. Изд. Гешарим, М. — Иерусалим, 1998. Шауль Черниховский, один из персонажей рассказа, — одареннейший поэт и переводчик, из зачинателей молодой ивритской литературы, по происхождению российский еврей, служивший земским врачом в южнорусских губерниях, а в Первую мировую войну — врачом в санитарном поезде, за что удостоился военной награды. В 1937 году Черниховский работал врачом школ Тель-Авива. Эти биографические детали так или иначе служат Цалке материалом.
10
О 100-летнем юбилее со дня смерти Пушкина в Палестине см.: 3. Копельман. О присутствии Пушкина в ивритской литературе. В кн. «От западных морей до самых врат восточных…» (А.С. Пушкин за рубежом — к 200-летию со дня рождения). М., 1999. С. 118–136. Черниховский опубликовал в фестшрифте статью Пушкин бе-мехицатену (Пушкин у нас) и заметку Табаато шель Пушкин (Перстень Пушкина) // Приложение к «Давар». 19.2.1937. Ими и другими публикациями выпуска активно пользуется в рассказе Дан Цалка.
11
Д. Цалка. Сефер ха-алеф-бет. Тель-Авив, изд. Харголь, 2003. С. 42 (перевод мой. — З.К.).
12
См. об этом, напр.: М. Бубер. Гог и Магог. Пер. Е. Шварц. Иерусалим, Гешарим, С.-Пб., Инапресс, 2002.
13
Отмечу малоизвестные примеры. Первой публикацией израильского писателя, лауреата Нобелевской премии Ш.Й. Агнона было написанное на идише стихотворение «Легенда» о том, как Йосеф дела Рейна спешил приблизить Избавление и извести Самаэля, чтобы все евреи снова смогли жить на Земле Израиля. Это юношеское произведение увидело свет 17 июля 1903 года в идишской газете «Юдишес Вохенблатт», а в начале 1904 года в С.-Петербурге подписчики ивритской газеты «Ха-Мелиц» получили в подарок трагедию Меира Понера «Йосеф дела Рейна», которую, правда, незамедлительно и резко раскритиковал Давид Фришман.