На расстоянии вытянутой руки

Ив Виктория

Горестные воспоминания тех дней казались такими далёкими! Хотя

прошло чуть более полугода, Павлик помнил всё в мельчайших подробностях.

Наряд полиции, вызванный кем-то из соседей, утром того злополучного дня увёз его папу в машине, похожей на отвратительного

жука-мутанта. Меж маминых бровей пролегла глубокая складка, которая, казалось, разделила его, Пашкину, жизнь на две половинки.

– Больше никаких добавок!.. И вообще, чревоугодие – смертный грех!– хмуро и неохотно отозвалась она на просьбу сына о добавке к скудному завтраку и с грохотом опустила на стол крышку хлебницы, точно поставила жирную точку в конце фразы, которой суждено было стать едва ли не девизом их с мамой последующей жизни – напряжённой, безрадостной.

А ведь прежде всё было иначе…

Он совсем отчётливо ощутил запах свежего, ещё горячего хлеба. Волны воспоминаний накатывали, обволакивая, как жара в душный июльский полдень. Они были ярки и реальны, почти осязаемы, как будто существовали рядом, подобно параллельной реальности.

За два дня до трагедии, воскресным январским утром, Павлик привычно следил за мамиными руками, ловко орудующими на кухонном столе. Мамочка недавно вернулась с покупками; часть продуктов уже перекочевала в холодильник, и она готовила завтрак на скорую руку. Яйца «в мешочке» стояли посередине стола в специальной посуде, а мама нарезала хлеб «зубастым» ножом внушительных размеров.

Положив подбородок на кулачки, мальчик сидел за обеденным столом, прислушиваясь к кухонным звукам. «Хрррр-чик» – лезвие

ножа, проделав путь от одной хрустящей корочки до другой, опустилось на пластмассовую разделочную доску. Ломтики выходили из-под ножа ровненькие, один к одному. В раковину тонкой струйкой стекала вода. Казалось, она поёт тихую песенку. На газовой плите, закипая, сердито пыхтел чайник. Павлик решил, что он ворчит на большую кастрюлю с бульоном, а та отвечает равнодушным бульканьем (слишком солидны её размеры, чтобы обращать внимание на малютку-брюзгу).

А сливочное масло – мамочка называла его одним из подарков Бурёнки – душистой волной растекалось по ломтику хлеба, золотисто-жёлтое, как солнышко. Они с мамочкой смеялись, когда хлебные крошки задерживались на Пашкином подбородке, похожие на весёлые веснушки. Мама смахивала их салфеткой и, прижав сына к груди, ласково гладила его по голове. Приговаривала:

– Цыплёночек ты мой! Воробышек!

– Мамочка…

ТО утро… ТО утро навсегда врезалось в Пашкину память. Наверное, если

бы не дядя Миша, папочка по-прежнему был бы сейчас с ними. И откуда он взялся, этот дядя Миша?! Сотни раз мальчик задавал себе этот вопрос, не находя ответа. Зачем накануне того дня, в папино отсутствие, он принёс маме букет алых роз и большую коробку конфет? Мамочка выглядела смущённой и настороженной, в воздухе витало напряжение, но затем, будто оттаяв, она засуетилась, собирая на стол, торопливо всучила сыну ту самую коробку конфет – дядя Миша не возражал – и выпроводила мальчугана в кухню.

Конец ознакомительного фрагмента.