На ратных дорогах
Шрифт:
На обратном пути в батальон я зашел в штаб полка и получил направление в госпиталь. Поскольку Кичигин уехал в отпуск, командование ротой передал прапорщику А. Пирогову. Жаль было оставлять подразделение «на распутье», но ничего не поделаешь — надо вылечить глаза.
На ближайшей станции меня приняли в санитарный поезд, и он отправился на восток, в Россию. Наш вагон был заполнен больными и ранеными офицерами. Они вели бесконечные разговоры о положении в стране. Некоторые в истерике кричали, что Россия погибла. Другие успокаивали их, утверждая, что большевики не продержатся
Я еще очень многого не понимал, в разговоры попутчиков почти не вступал. Но по всему было заметно, что в стране повеяло чем-то новым, радостным для народа. И представлялось мне, будто сейчас, в зимнюю декабрьскую стужу, над Россией взошло солнце, яркое и желанное…
В морозное утро наш санитарный поезд остановился у перрона харьковского вокзала. Сквозь закрытые окна и двери в вагон врывался гул толпы. По перрону пробегали озабоченные бородатые солдаты с вещевыми мешками за спиной.
В Харькове мы разгрузились и примерно через час очутились в большом сером здании госпиталя, расположенного на привокзальной площади.
Пребывание в госпитале в начале восемнадцатого года много дало мне для понимания происходящих событий. Харьков был тогда столицей молодой Украинской Советской Республики. Здесь формировались, сюда прибывали из Петрограда и Москвы революционные войска. Отсюда они направлялись к Ростову для борьбы с калединцами и на юго-запад, чтобы освободить Украину от буржуазных националистов. Каждый день жизни в Харькове приносил новое и очень важное. Все это хотелось получше осознать.
Повышенный интерес к событиям проявляли все молодые офицеры военного времени, вроде меня. Мы жадно наверстывали упущенное за вторую половину семнадцатого года.
С опозданием на два месяца мне удалось прочитать обращение II Всероссийского съезда Советов «К фронту», призывавшее сохранять революционный порядок и твердость. У меня это обращение вызвало большое удовлетворение. Выходит, недаром мы крепко держали позиции на Карпатах. Не допустить врага к своим границам — значит облегчить новому правительству переговоры о почетном мире.
Харьков бурлил, как кипящий котел. Стало известно, что представители Центральной рады подписали сепаратный договор с Германией, призвали немцев на Украину. Сопоставляя прочитанное в газетах и услышанное на митингах, мы приходили к выводу, что только большевики, ведущие политику за прекращение войны из условиях сохранения целостности страны, могут спасти родину.
В то же время многие из кадровых офицеров брюзжали. Мне запомнился один из таких, бывший капитан, ехавший с нами в санитарном поезде и теперь находившийся со мной в одной палате. Всем он был недоволен, все его раздражало.
— Погубили, ироды, Россию, разложили армию. Немец теперь возьмет нас голыми руками. Вы слышите, как они поют за окном: «Смело мы в бой пойдем…»? А кто их поведет? Ни один порядочный офицер не может показаться на улицах… Лежим скоро месяц, а не видели пока никого из начальства.
В этот момент словно нарочно вместе с врачом и сестрой в палату вошел средних лет человек, в простом ватном пиджаке.
— Здравствуйте, товарищи!
— Ухаживают за нами хорошо, — ответил за всех мой сосед по койке прапорщик Н. Кудрявцев. — Только вот с питанием того… неважно.
Комиссар прошелся по палате, потом подошел к Кудрявцеву, присел на его койку:
— Мне понятна ваша претензия, товарищ. Но сейчас в стране очень трудно с продовольствием. Буржуи да кулачье в борьбе против революции идут на все — хлеб прячут, гноят, а народу не дают. Это понимать надо, когда случается заминка с питанием.
— Меня интересует, товарищ комиссар, солдаты в госпитале находятся в лучшем или худшем положении по сравнению с нами? — опять спросил Кудрявцев.
Комиссар улыбнулся:
— Революция всех уравняла, сделав гражданами. Все, лежащие в госпиталях, находятся в одинаковых условиях…
— Позвольте, — перебил его брюзга-капитан. — Если революция всех уравняла, то не должно быть начальников и подчиненных. Кстати, вы, как комиссар, тоже что-то вроде командира. Какое же это равенство?
Комиссар повернулся к капитану:
— Этот вопрос мне уже задавали в других палатах. Да, у нас будут и командиры, и начальники. Чтобы не было анархии, людьми надо руководить. Только между старым и новым командиром большая разница. Старый офицер, как правило, был из богатых, а наш, новый, — из простых. У нас каждый может стать начальником, в расчет принимается теперь не сословие и состояние, а личные качества. Понятно?
— Нет, непонятно! — резко ответил, почти крикнул, капитан. — Где вы наберете настоящих, образованных, с военным опытом командиров? Слышали мы, как на некоторых станциях солдатня кричала: «Золотопогонников — в штаб Духовнина!» Насколько я понял, они призывали расстреливать офицеров.
Мы все ожидали, что эта резкая и глупая реплика выведет комиссара из себя, но он оставался спокойным:
— Один несознательный или провокатор крикнул, а вы и в панику ударились. Мы уважаем и ценим всех честных офицеров. Многие из них уже служат революции. — Комиссар посмотрел на нас и заключил: — У кого силенка есть, советую пройтись по городу и убедиться, что капитан не прав…
Мы с Кудрявцевым воспользовались этим предложением и, пригласив с собой раздраженного капитана, пошли бродить по городу. На привокзальной площади полно народу, главным образом солдат. Бородатый здоровяк в распахнутой шинели подошел к нашему спутнику, державшему в руках папиросу.
— Братишка, позволь прикурить!
Капитан протянул солдату папиросу, а затем торопливо ушел в госпиталь. Когда час спустя мы с Кудрявцевым вернулись полные впечатлений, я спросил брюзгу:
— Почему вы так быстро ретировались? У нас был интересный разговор с тремя капитанами. Они сейчас командуют батальонами в большевистском полку. Весьма довольны.
Капитан досадливо отмахнулся.
— Ах, оставьте… Слыхали, братишкой меня назвал! Он мужик, в навозе всю жизнь ковырялся, а я офицер, дворянин. Еще недоставало, чтобы он похлопал меня по плечу!