На ратных дорогах
Шрифт:
5 декабря произошло событие, явившееся для нас новым суровым испытанием.
Мы больше суток находились на марше. Погода стояла холодная, дождливая, ночи — темные. Батальон сбился с пути. Поручик Селивестров, временно командовавший батальоном после гибели командира, решил остановиться и дать солдатам несколько часов отдыха. Он полагал, что окопы, которые нам предстояло занять, находились недалеко и с рассветом их легко будет разыскать. Но, как позже выяснилось, противник подготовил нам сюрприз: он раньше нас обнаружил окопы и занял их. Поэтому утром, едва батальон вытянулся
Батальон отходил тремя группами. Одна устремилась к недалекому лесу, вторая — по проселочной дороге, а третья, меньшая, куда вошел и наш взвод, приняла вправо, в сторону шоссе. Чтобы скорее выйти из-под обстрела, мы побежали.
Возле насыпи у шоссе нас собралось 42 человека. Из нашей пятерки остался я один. К нам приближалась немецкая цепь.
Прибежал выбившийся из сил отделенный Беляев. Он тяжело дышал и смог только сказать, чтобы я подал команду залечь и открыть огонь. Мы дали несколько залпов, но разве могли они остановить противника! Немцы подходили все ближе. И тогда, на наше счастье, сзади раздался орудийный выстрел, за ним второй, третий. Начала слаженно работать какая-то русская батарея. Снаряды ложились точно, и враг залег.
Потом явился связной с батареи и повел меня к ее командиру. Тот приказал прикрывать орудия, пока они не снимутся с позиций. Когда батарея отошла, мы по одному переползли через шоссе и оторвались от противника.
Два дня наша группа блуждала по лесам и полям, разыскивая свой батальон. Нашли его в лесу за городом Болимовым.
После „черного дня“ — 5 декабря, многих недосчитались. Одни были убиты, другие ранены и попали в лазарет, а многие без вести пропали. Нет никого и из моих дружков. Говорят, что Василия Потапова видели в группе, которую немцы обстреливали особенно сильно. Не хочется верить, что он погиб.
Постепенно подразделения полка собрались и приняли участие в наступлении в районе между Лодзью и Варшавой. Но уже кончался маневренный период, начиналась позиционная война.
Пришла зима, а с ней холод и снег. Наш полк часто перебрасывался с одного участка на другой, и мы очень страдали в неприспособленных окопах. Залезем, бывало, по нескольку человек в нору, заменявшую землянку, завесим входное отверстие палаткой, прижмемся друг к другу и дрожим, нагоняя тепло дыханием. Этот способ „отопления“ был малоэффективным, но солдаты не падали духом.
В конце декабря начались сильные бои. Как-то утром новый ротный командир, щупленький прапорщик, приказал готовиться к атаке и соблазнительно добавил:
— Говорят, у немцев окопы хороши, а в землянках — печки. Займем — и будем жить не тужить.
После полудня наша артиллерия обрушилась на врага. Мы дружно поднялись, ворвались в окопы и заняли их. В землянках действительно оказались не только печки, но даже нары.
В тот день, собственно, и начались знаменитые зимние бои в районе Болимова-Боржимова и Воли-Шидловской. Здесь генерал Макензен применил свою знаменитую „фалангу“ — самое плотное построение пехоты и артиллерии для прорыва русского фронта.
Немцы находились в более выгодных условиях. Их солдаты были сыты и хорошо одеты. Атаки вражеской пехоты всегда поддерживались сильнейшим артиллерийским огнем. Нас же из-за недостатка снарядов артиллерия поддерживала слабо. Питались мы впроголодь, шинелишки наши оборвались. И все же в зимних боях 1914–1915 годов русские войска не только выстояли, но и часто наносили „фалангам“ Макензена поражения.
Мы горячо любили свою землю, политую потом и кровью многих поколений. Призывы к защите ее от осквернения супостатом вызывали у нас высокие патриотические чувства.
В то же время солдаты все чаще задумывались над несправедливостью порядков в стране, о том, что принесет война беднякам. Как-то я получил письмо от родителей. Те писали, что живут плохо. Отец и мать упрекали меня за то, что я пошел на фронт, тогда как многие семинаристы, главным-образом дети богатых, остались дома.
Всем интересно было знать о положении в России. Поэтому письма обычно читали вслух. Когда я прочел свое, оно вызвало спор. Большинство солдат оказалось на стороне моих родителей.
— В самом деле, Василий, почему ты забрался в окопы? — спросил Цветков. — И с какой стати добровольно муки принимаешь?
— Вступил в армию, чтобы немцев скорее разбить. А разобьем их, бедный народ лучше заживет, — ответил я, что думал. — Дети мужиков станут учиться в школах, царь даст облегчение, поможет…
— Странное дело, — перебил меня Середа. — Одного я не понимаю, может, ты мне объяснишь. Почему царь-батюшка раньше жизнь народа не облегчил, а отложил это до после войны?
Вопрос застал меня врасплох. Невольно подумал: „Хитер же этот Середа. Прикидывается только простачком“.
Разговор прервал приход командира роты. Но мы еще не раз возвращались к этой теме…
В феврале 1915 года я заболел воспалением легких и был эвакуирован в глубокий тыл. Лечился больше месяца. А когда возвратился на фронт, меня ждала приятная неожиданность.
Первым, кого я встретил, направляясь в свою 15-ю роту, оказался Сережа Климов. Радости моей не было конца. Сережа затащил меня в свою землянку-нору, завешанную дерюгой. Здесь, лежа рядом на соломе, мы рассказывали друг другу о пережитом. Оказывается, тогда, 5 декабря, Сереже удалось спастись. Но он тоже заболел, долго лечился и только недавно вернулся в часть. Сейчас назначен командиром отделения.
Во время этого разговора Климов откровенно рассказал мне, почему его так долго не производят в прапорщики. В 1912 году мой друг участвовал в студенческой демонстрации протеста против ленского расстрела. Да и теперь поддерживал связь с демократически настроенными солдатами.
— А офицером я все-таки стану, — сказал на прощание Сережа. — После войны нам потребуется знание военного дела.
Признаться, не понял я тогда этой реплики. Только много позже, став командиром Красной Армии, осознал значение загадочной фразы Сережи, мечтавшего о революции…