На ратных дорогах
Шрифт:
— Скажите, во время последнего наступления где противник оказал батальону наибольшее сопротивление?
Комбат показал рукой:
— Вот там.
— Вы больны. Может быть, поручите кому проводить нас на передний край?
— Нет, нет. Я сам пойду. Мы к фашистам такой большой счет имеем, что должны забывать свои мелкие недуги. — И он зашагал впереди.
Когда мы смотрели в сторону противника с высоты, то местами сквозь деревья видели окопы. А спустились ниже — и лес закрыл все. Взяв с собой отделение автоматчиков, мы осторожно выдвинулись на заросшую лесом «ничейную
Потом увидел и другую точно такую же просеку, только идущую под иным углом и пересекавшую первую. Мелькнула догадка. Желая проверить ее, приказал двум бойцам ползком продвинуться еще вперед, найти укрытие и дать оттуда несколько выстрелов.
Когда они все это проделали, вдоль просеки засвистели пули противника.
День кончился. Наступил вечер. Ночь обещала быть темной, когда можно хорошо видеть вспышки выстрелов. В голове созрел план раскрытия огневой системы врага, и я поделился им с командирами бригады и батальона. Они поддержали меня.
Мы решили выдвинуть к просекам подразделение, которое должно по нашему сигналу имитировать наступление, строчить из автоматов, кричать «ура!» Специально назначенным артиллерийским и минометным подразделениям предстояло сделать по окопам врага кратковременный огневой налет. Мы рассчитывали, что спросонок противник откроет стрельбу из всего своего оружия.
Пригласили всех офицеров батальона, расставили их на определенные места и поручили каждому указать на схеме замеченные по вспышкам пулеметы, минометы, артиллерийские батареи.
Ровно в полночь заговорили наши пушки и минометы. Враг сразу же встрепенулся. В воздух взлетели осветительные ракеты. Стала бить его артиллерия. А как только тишину ночи нарушило громкое «ура», ожил весь скат занятой противником высоты. Стрельба велась из окопов, расположенных в несколько ярусов, от подошвы до вершины.
Утром мы обработали данные наблюдения и составили схему огня противника. Теперь, если придется здесь наступать, артиллеристы получат точные координаты окопов и огневых точек для подавления.
Генерал-майор Сергацков долго и внимательно рассматривал схему.
— Собственно говоря, ничего нового нет и в то же время есть. Это многоярусные окопы… Ну и, конечно, просеки для косоприцельного огня. Теперь для обобщения и выводов надо проверить и другие участки. Ты начал, ты и доводи до конца.
На следующий день я отправился в 7-ю бригаду полковника Огородникова. Система обороны противника здесь оказалась такой же. Но обнаружилось еще одно интересное обстоятельство. Разведчики по долине реки Псиф углубились на несколько километров на территорию, занятую немцами, и обнаружили, что здесь у них сплошного фронта нет. Очевидно, гитлеровцы не опасались за этот участок, рассчитывая, что разлив реки затруднит наши действия.
Открытие было весьма важным, и мы долго не отпускали разведчиков, еще и еще раз расспрашивали их. В конце концов попросили вторично пройти по маршруту и проверить, не произошло ли ошибки. Нет! На следующий день разведчики вернулись и подтвердили свой вывод. Сергацков,
— Об этом вы должны были доложить мне до одиннадцатого февраля.
Да ведь мы тогда только прибыли сюда, — резонно возразил Сергацков…
* * *
Весна окончательно вступила в свои права. Земля раскисла. В низких местах стояла непролазная грязь. Машины и повозки безнадежно застряли. Грузы от станицы Шапсугинской на передовую, на расстояние 6–8 километров, доставлялись вьючным транспортом, а чаще всего солдатами вручную.
Войска испытывали перебои с питанием, не хватало фуража для лошадей. Коноводы кормили их молодыми ветками дубняка. Мы с Буинцевым не могли равнодушно смотреть на страдания своих скакунов и порой давали им по сухарю или ломтику хлеба, урывая от своего рациона.
День 9 марта чуть не окончился для нас с Буинцевым трагически. Мы пили в землянке чай, когда вбежал его ординарец Васильчиков:
— Не случилось бы худа. Что-то долго над нашей землянкой висит «рама».
Мы вышли. День выдался солнечный, погожий. Самолет «фокке-вульф» отчетливо виден на фоне ясного неба. Действительно, он описывает круги прямо над нами.
— Ну и что особенного, обычная история, — отмахнулся Буинцев и хотел было возвращаться в землянку.
— Вернись, Ларион Иванович! — крикнул я. Затем повернулся к ординарцам: — Кузовов и Васильчиков, берите рюкзаки и скорей под откос!
Едва мы отбежали, как недалеко от землянки упал снаряд, второй, потом прилетели сразу несколько До нас донесся запах гари. Когда дым и пыль рассеялись, мы заметили, что землянка наша завалена, один снаряд угодил точно в нее.
— Не иначе, у тебя, Василий Леонтьевич, обостренный инстинкт, — Буинцев пытался шутить, но лицо его было бледно.
— Причем тут инстинкт, просто не признаю ненужной лихости, бравады. — Я сердился на друга. — Раз «рама» долго висит, значит, летчик что-то заметил, А дальше рассуждай за него логически: он должен понять, что в землянке живут офицеры, поэтому либо вызовет бомбардировщиков, либо станет корректировать стрельбу артиллерии. Я допускаю риск оправданный, если нужно, например, в критическую минуту повести в атаку цепь. Но не могу оправдать тех, кто отмахивается от опасности, рассчитывая: авось пронесет.
— Ну виноват, исправлюсь. — Буинцев обнял меня за талию и мы пошли посмотреть, что осталось от нашего жилища…
* * *
В середине марта меня отозвали в штаб Северо-Кавказского фронта. Мы тепло попрощались с Василием Фаддеевичем Сергацковым. А Ларион Иванович Буинцев провожал меня чуть ли не до Шапсугинской.
На Курской дуге
Я сижу у начальника отдела кадров фронта полковника Кузина. Во время двух предыдущих вызовов он предлагал мне должность начальника оперативного отдела штаба фронта. Я отказывался, очень хотелось остаться в войсках.