На развалинах третьего рейха, или маятник войны
Шрифт:
В августе 1949 года мы испытали свою первую атомную бомбу. Это событие подвело итог невероятным напряженным семилетним трудам. Сообщения об этом в нашей печати не появилось — мы опасались превентивного ядерного удара США. По крайней мере, так мне говорил помощник Берия по атомным вопросам генерал Сазыкин. Поэтому сообщение об этом в американской печати 25 сентября 1949 года вызвало шок у Сталина, руководства атомным проектом и в особенности у отвечавших за обеспечение секретности атомных разработок. Но первая реакция — американской агентуре удалось получить данные о проведенном испытании. Если мы проникли в Манхэттенский проект, то нельзя исключать аналогичные действия американской разведки. Ко всеобщему облегчению, примерно через неделю наши ученые сообщили, что научные приборы, установленные на самолетах, при регулярном заборе проб
Словом, при всем драматизме ситуации мы радовались тому, что американцам уже не так просто будет нас шантажировать. И это была еще одна выдающаяся победа советского строя и конечно же И. В. Сталина, для которого честь государства, его интересы, безопасность народа не были пустыми словами.
И вот уже тогда, почти сразу же после окончания войны, бывшие наши союзники, солдат я конечно же не имею в виду, начали оказывать всяческую поддержку врагу, которому еще вчера противостояли на огневых рубежах, рискуя быть искалеченными или вовсе убитыми.
В формировании новых отношений между советским и немецким народами была поддержка Советским Союзом демократических сил Германии в Контрольном совете, на заседаниях Совета министров иностранных дел СССР, Англии и Франции, на многих международных конференциях. В 1946–1949 годах СССР неоднократно выступал с предложениями о выработке мирного договора с единым демократическим Германским государством, который должен был содержать необходимые положения о том, чтобы никогда больше с немецкой земли не была развязана новая война или не исходила опасность таковой для народов Европы. В марте — апреле 1947 года на московской сессии Совета министров иностранных дел союзников СССР выступил за безотлагательное образование центральных немецких административных департаментов и разработку демократической конституции представителями демократических партий, профсоюзов, других антифашистских организаций и правительств немецких земель (ландтагов). Что касается западных союзников, то они, несмотря на договоренности в Тегеране, Ялте и Потсдаме, вели дело к восстановлению в своих зонах оккупации господства тех же сил, которые в свое время вскормили нацистов. Этому способствали провозглашение «доктрины Трумэна» и «плана Маршалла». Все это было составной частью их нового «жесткого курса» по отношению к СССР. За пять послевоенных лет состоялось шесть сессий Совета министров иностранных дел, на которых обсуждалась германская проблема. СССР шел на эти переговоры с западными державами с целью создания миролюбивой, демократической Германии и мирного урегулирования с ней. Но партнеры, соглашаясь на словах с нашей делегацией по многим вопросам, на деле вынашивали свои тайные замыслы и под прикрытием переговоров делали свое дело по осуществлению планов раскола страны и включения западных зон в свои союзы и приготовления войны против СССР. Все их разговоры о демилитаризации, денацификации и демократизации Германии носили отвлекающий характер и преследовали на самом деле одну цель — возрождение Германии, как форпоста против наступления «коммунизма».
В декабре 1946 года правительства США и Великобритании приняли решение о создании так называемой объединенной зоны (Бизоний), что стало фактически первым практическим шагом к расчленению Германии. На Лондонском сепаратном совещании в 1948 году был зафиксирован факт присоединения французской зоны оккупации к Бизонию, переименованной в связи с этим в так называемую Тризонию. Так по вине, вернее было бы сказать, по злому умыслу западных держав прекратил свое существование союзный Контрольный совет. Это было не что иное, как начало возрождения на развалинах «третьего рейха» будущей милитаристской Германии со всеми вытекающими отсюда последствиями. История опять ничему не научила западную демократию. Те крокодиловы слезы, которые ее поборники и сегодня еще нет-нет да прольют по миллионам убитых в той страшной войне, видимо, не что иное, как «плач» фарисеев.
Стремление «цивилизованной» Европы держать кордон против России было в ту пору (да и сегодня) настолько велико, что они сразу же после разгрома Германии встали на путь ее возрождения, как ударной силы против нас. Помню, как один мой коллега-переводчик, работавший во время процесса над
Односторонние действия «союзников» в обход подписанных соглашений, естественно, отражались негативно практически на всех сторонах совместной контрольной работы, и в частности по охране демаркационной линии между зонами. Но какие бы сложности не создавали в наших взаимоотношениях политики, на человеческом уровне эти отношения между многими военными были добрыми. Мы продолжали общаться, узнавать друг друга. Словом, общение нас не тяготило. Подтверждением этому может служить мой рассказ о нескольких встречах во время работы в Берлине в Контрольном совете.
Однажды в комнате операторов ко мне подошел красивый статный французский офицер и представился:
— Старший лейтенант Чернов.
Я назвал свою фамилию. Он, видя мое недоумение, сказал:
— Не удивляйтесь, во Франции проживает свыше ста тысяч русских, и мы не забываем язык наших предков. Я родился во Франции в тысяча девятьсот двадцать втором году, мой отец был министром Временного правительства.
Затем он рассказал мне о русской эмиграции во Франции, о том, что многие помогали нашим соотечественникам, попавшим в немецкую неволю, и с оружием в руках сражались против общего врага, и он в том числе. Я от него впервые услышал, что генерал Деникин призвал русских эмигрантов не воевать против своей страны, хотя ей и руководили коммунисты.
— Мы государственники и гордимся, что Россия победила в войне. Весь мир знает об огромном вкладе русских в борьбу со злейшим врагом — нацизмом! сказал Чернов.
Мы — крестьянский сын и сын министра Временного правительства одинаково законно годились своей Родиной!
Один английский летчик-истребитель рассказывал мне, как он и его друзья сражались против немцев, защищая от воздушных налетов Англию, о борьбе с самолетами-снарядами «ФАУ-1» и ракетами «ФАУ-2». Затем поделился жизненными планами: скоро выходит в отставку в связи с сокращением армии и думает с товарищем создать маленькую фирму для перевозки пассажиров через Ла-Манш. Маленькая фирма — десять маленьких самолетов — и огромная конкуренция… Окупятся ли затраты? Тогда я ничего не мог ему посоветовать в силу полного незнания рыночных отношений, только посочувствовал.
А один француз рассказал, как он с восхищением следил за борьбой нашего народа в войне, а затем и сам принимал участие в партизанском движении во Франции.
Был и такой случай. Я шел как-то по длинному и пустынному коридору здания Контрольного совета, а навстречу мне — высокий, стройный, крепко сбитый американец, и когда мы поравнялись, сказал по-русски:
— Здравствуйте, лейтенант. Как самочувствие?
— Отличное!
— Разрешите познакомиться: лейтенант Кочерга.
— Тоже эмигрант? — спрашиваю.
— Сам — нет. Родился в США, а вот мои дедушка и бабушка уехали с Полтавщины после революции тысяча девятьсот пятого года.
Мы очень дружески побеседовали, и он рассказал мне о своих родителях и земляках, бережно хранящих традиции украинского народа.
Старшим контролером в Центре воздушной безопасности с нашей стороны был капитан Виктор Максимов (о нем выше я уже упоминал в связи с провокацией, устроенной моими «доброжелателями»). В войну он был стрелком-радистом бомбардировщика, затем служил на американской базе в Полтаве. Он знал английский язык, а его родной брат — полковник — в то время занимал должность военно-воздушного атташе при нашем посольстве в Вашингтоне. Виктор был человеком решительным и чувствовал себя среди американцев как рыба в воде.