На росстанях
Шрифт:
— Ничего, можно смело принимать в солдаты, — заключил Турсевич свой осмотр.
— Лучше, брат, быть арестантом, чем слугою царя, — шутливо ответил Лобанович.
— Ну, это как на чей вкус, — заметил Турсевич. — Что касается меня, то я не хотел бы стать ни тем, ни другим.
— А если бы перед тобой поставили такую дилемму — солдат или арестант? Что ты выбрал бы?
Турсевич, видимо, счел, что этот вопрос не имеет под собой реальной почвы, и не ответил на него.
— Ни солдатом, ни арестантом не хочешь быть? — заметил Лобанович. — А я, брат, живу по поговорке: "От сумы да от
Турсевич одобрительно мотнул головой.
— Гм! Хорошее местечко, ей-ей! Не то что паше былое Тельшино! Простора много, свет видать.
— А я с удовольствием вспоминаю Тельшино. И когда думаю о нем, — а думаю часто, — меня охватывает грусть, словно я утратил что-то дорогое. Может, потому, что там оставлена некоторая частица души, — с печалью в голосе проговорил Лобанович.
— Знаю, знаю, что ты утратил, вернее — кого утратил: Ядвисю, — пошутил Турсевич, внимательно глянув на приятеля.
Лобанович немного смутился. Само слово "Ядвися" больно отозвалось в его сердце, и наблюдательный Турсевич это заметил.
— Что, не правду сказал? — не оставляя шутливого топа, со смехом воскликнул Турсевич, но, чувствуя, что он затронул рану в сердце Лобановича, уже серьезно добавил: — Ты, Андрейка, не гневайся и не сердись на меня. Прости, если затронул твою больную струнку. Ядвися стоит того, чтобы о ней порой и вздохнуть.
Лобановичу хотелось сказать: "Пока буду жить, буду помнить ее. Но исчезла она с моего неба и следы замела за собою".
Вместо этого он подмигнул приятелю и, так же переходя на шутливый тон, сказал:
— Вижу, что ты по ней вздыхаешь.
— Ну, где уж мне вернуть то, что с возу упало! — махнул рукой Турсевич. — Хочу еще поучиться, а потом жениться.
— Ладно, ладно, браток, воспоминания потом! — засуетился Лобанович. — И был бы я дурак, если бы спросил тебя: "Есть хочешь?"
Не давая приятелю опомниться, Лобанович крикнул:
— Бабка Параска!
Вошла бабка, окинула взглядом молодых учителей. Она увидела, что они рады друг другу, и на душе у нее стало легко.
— Вот что, бабулечка, — обратился к ней Лобанович, — напеки нам картофельных пирожков. Максим Юстинович, — Лобанович показал рукой на Турсевича, — никогда в жизни не только не ел, но и не видел таких пирожков.
Бабка Параска вся так и просияла, а Лобанович продолжал:
— Вот, бабка, три рубля. Пошли Пилипа в монопольку, пусть возьмет полкварты. К нам приехал гость, надо угостить его так, чтобы ни нам, ни людям за нас совестно не было.
Бабка ласково улыбнулась и вышла из комнаты.
— Золотая бабка! — сказал Лобанович.
Турсевич рассудительно заметил:
— Зачем такие хлопоты? Андрей, не глупи!
— Не каждый день такое бывает. Вспомни, сколько времени мы не виделись! Как же не отметить это событие?
— Ну, это я так себе сказал, для приличия, — засмеялся Турсевич и потряс Лобановича за плечи.
Пока бабка Параска суетилась в кухне, хозяин и гость решали, как удобнее разместиться.
— Впереди все лето, — говорил Лобанович, — тебе нужно заняться зубристикой, так давай устраиваться, как лучше и удобнее
Турсевич комически развел руками, словно удивляясь богатству своего друга.
— Такая роскошь, такое богатство! Не знаешь, на что смотреть и что выбирать, — смеялся он. И вспомнил по этому поводу один случай: — Некий бедный человек встретил учителя и обратился к нему с просьбой оказать денежную помощь. "И рад бы я вам помочь, но откуда деньги у бедного сельского учителя?" — "Вы сельский учитель? — удивился бедняк. — Извините, я этого не знал". Он полез в карман, достал троячку и протянул ее учителю.
— Смеяться здесь или плакать? — отозвался Лобанович и добавил: — Лучше посмеяться. Зато у сельского учителя совесть чистая, это не обдирала урядник, не пристав и не волостной писарь. По-моему, сельский учитель самый чистый и самый святой человек в царской России.
— Приятно слышать такие отзывы о нашем брате, — вставил слово Турсевич. — Да оно, может, и правда. Но не надо забывать одного обстоятельства: посади ты его возле вкусного и жирного пирога — так не споткнется ли и наш брат, как ты думаешь?
В приятельской беседе, в воспоминаниях о прошлых днях, о товарищах и общих знакомых время шло незаметно. Бабка Параска приготовила закуску, накрыла стол белой как снег скатертью, поставила тарелки, положила ножи и вилки и затем принесла из кухни вместительную сковороду с душистыми шкварками и яичницей. Вскоре появились и знаменитые картофельные пирожки.
— Ну, что ты скажешь про бабку Параску? — спросил Лобанович.
— Молодец твоя бабка! — похвалил Турсевич.
— И легенда об учительской бедности не совсем отвечает действительности, — сказал Лобанович, показывая на сковороду со шкварками, на полбутылки водки и на картофельные пирожки. — Ну, так давай пропустим по чарке. За нашу встречу, за нашу учительскую бедность, за чистоту и святость!
— Принимаю! Аминь! — подтвердил Турсевич, берясь за чарку.
XXI
Старые друзья-приятели Турсевич и Лобанович разместились в квартире наилучшим образом. Все поделили, размежевали, и никто ни в чем не мешал другому. Может, этому способствовала учительская бедность, о которой рассказывал Турсевич, и учительская "святость и чистота", за которые поднимал чарку Лобанович.
Каждый из них в меру своих душевных сил и в соответствии с особенностями своего характера приносил дань на алтарь дружбы и товарищества, если говорить высоким стилем. В определенные часы они разбредались кто куда. У каждого была своя дорога. Турсевич брал учебник, шел куда-нибудь в тихий уголок и старательно занимался подготовкой в институт. По сердцу пришлось ему верханское кладбище, особенно после того как Лобанович рассказал о неизвестной влюбленной паре, нашедшей себе там тихое пристанище и убежище. Сам хозяин также имел свои излюбленные местечки для прогулок — отправлялся в лес по грибы, хоть напасть на такое нетронутое местечко и на такое множество боровиков, как довелось ему недавно, больше не случалось.