На росстанях

Колас Якуб Михайлович

Первым подошел к девушкам, с которыми сидели Базыль и наши приятели, Тарас Иванович. Здесь было особенно оживленно и весело. Шутки и самый искренний смех не умолкали ни на минуту. Особенно разошелся Янка Тукала и совершенно затмил Базыля, словно того здесь и не было.

Тарас Иванович чокнулся.

— За наших красавиц! — сказал он. — Судьба не обижает нашу Панямонь и посылает таких краль, как Надежда и Мария Адамовны, как дорогая Аксана Анисимовна. Так пусть же здравствует красота, пусть цветет молодость! — Широкий сделал оговорку: —

Правда, Базыль Антонович уже вышел из круга молодости, но дать жару еще может.

Тарас Иванович долго не задержался, его больше интересовал "банчок", который уже готовился. Когда гости встали из-за стола, к Лобановичу подошел урядник и сел рядом с ним, приветливо поздоровавшись.

— Вы, вероятно, думаете обо мне как о злом полицейском служаке? Что поделаешь, такова наша служба, на свете жить надо. И не мы сами, надо вам сказать, надумали накрыть вас в Микутичах: со стороны нам подсказали, а наша обязанность — выполнять. Вы думаете, — продолжал старый урядник, — я не видел, как вы, сидя на диванчике, щипали какую-то недозволенную рукопись? Она, может, хуже, чем ваш протокол. А я и пальцем не пошевельнул, чтобы вам помешать.

— Значит, у вас зоркий глаз, а ваше сердце не совсем одеревенело, — заметил Лобанович.

Урядник счел, что человеческий долг им выполнен, и присоединился к группе картежников.

Девушки на прощание долго пожимали руки "огаркам".

— Если бы все были такие, как вы! — с некоторой грустью сказала Надежда. — Не забывайте нас.

XIII

Наступало время весеннего бездорожья. Глубокий снег оседал и чернел, а под снегом прибывала вода. В небе, словно серебряные колокольчики, звенели жаворонки. Немного запоздалая, но дружная весна все быстрее входила в силу.

Лобанович узнал от учителя столбуновской школы, что экзамены назначены на пятое апреля, — для подготовки осталось всего три недели. Эта весть взволновала и в то же время обрадовала трех учеников Лобановича, которые собирались сдавать экзамены за курс начальной школы. Недели две они старательно повторяли пройденное за зиму, писали диктовки, упражнялись в грамматическом разборе, решали задачи. Наконец учитель дал им передышку и время разобраться самим в тех вопросах, которые казались им наиболее трудными.

Незаметно пролетело время, и настал день экзаменов. Лобанович заранее прибыл с учениками в столбуновскую школу, чтобы они освоились в новой для них обстановке и чувствовали себя более уверенно и смело. На этот раз Лобанович, как бесправный учитель, сидел далеко от стола экзаменаторов в качестве постороннего и пассивного наблюдателя. Его учительское сердце ощущало какую-то неясную обиду. Зато его ученики счастливыми возвращались под вечер домой. На радостях они выпили пива, и Тодор Бервенский, идя, пел песни хрипловатым, словно у молодого петушка, голосом.

Родители учеников

добросовестно расплатились с учителем, а сам он поделился своим заработком с Владимиром, чьим хлебом он все это время кормился. Несколько десятков заработанных рублей казались сейчас Лобановичу значительным капиталом, обладая которым можно веселее заглядывать в будущее. И все же сердце точила тревога: а что будет дальше? Оставаться в этой глухой Смолярне, где заработки кончились, сидеть на хлебах у брата, который сам не имел вволю хлеба, Лобанович не мог. Нужно было собирать пожитки и перебираться в другое место. Вот только бы подсохли дороги.

Но в дорогу пришлось двинуться раньше, чем просохла земля. В Смолярню неожиданно пришел Янка.

— Сам бог посылает тебя ко мне! — радостно встретил приятеля Лобанович. — И как это ты отважился в бездорожье пуститься в путешествие?

— Для смелых людей нет бездорожья! — гордо заявил Янка. — Но зачем это богу вдруг потребовалось посылать меня к тебе?

— Стою, брат, я на росстанях. Один этап моей жизни закончился, нужно куда-то двинуться, а куда — не знаю. Вот почему я и рад посоветоваться с тобой, — признался Лобанович.

— А что здесь долго думать, куда двинуться! Иди — и все. Для того я пришел к тебе, чтобы отправить тебя в дорогу, — в словах Янки зазвучали серьезные нотки.

— О какой дороге говоришь, Янка?

Вместо ответа Янка достал из кармана письмо, присланное Владиком Сальвесевым через одного надежного человека. В письме говорилось о засульской учительнице Фидрус. Она сообщила инспектору народных училищ, что ее приглашали в Микутичи на учительское собрание. Владик настойчиво просил переговорить с этой учительницей и как можно скорей, чтобы она отказалась от своих слов, а нет — то и постращать. И эта обязанность возлагалась на Янку и Андрея.

— Ну, так что скажешь? — спросил Янка.

— Какому же дурню пришло в голову приглашать на собрание эту глупую сову? — возмутился Лобанович. — Уже одна ее фамилия чего стоит.

Янка виновато опустил глаза.

— Да, в этом деле есть и моей глупости частица, — признался он.

Лобанович немного смягчился:

— А ты знаешь ее?

— Встречался однажды. Она показалась мне прогрессивной женщиной.

— Молодая пли старая?

— Староватая, — несмело ответил Янка.

— Да ты говори прямо: гриб старый. И, вероятно, из духовного звания?

— А черт ее знает! Совой же ты назвал ее правильно.

— Ну, так иди и целуйся с нею.

— Нет, брат, дело общественное, пойдем вместе.

Лобанович еще немного позлился, наконец сдался:

— Ну что же, если идти, так с музыкой!

— Вот это голос! — повеселел Янка. — Под музыку, под барабан и солдатам веселее ходить. А с какой музыкой мы пойдем?

— Наша музыка безголосая, а слышна будет далеко.

— И ты начал говорить афоризмами? — немного удивился Янка. — Что же это за музыка такая?