На росстанях
Шрифт:
— А знаешь, Лобуня, эта статья произведет если не переворот, то полное замешательство в головах судебных чиновников, а также и полицейских: ведь "Менский голос" — это их "Символ веры".
— Что ж! — весело отозвался Лобанович, подняв чарку. — Дай боже нашему теляти волка поймати!
Вечером, сердечно простившись с Болотичем, Лобанович отправился на вокзал. Он захватил с собой несколько экземпляров "Менского голоса" со своей статьей. Сидя в вагоне, Лобанович думал о том, как будут удивлены друзья, уволенные с учительских
В Столбуны поезд прибывал около одиннадцати часов утра. Чтобы не разминуться с Янкой, Лобанович решил зайти к нему на его прежнюю квартиру. От вокзала до местечка с полверсты. Как же удивились и обрадовались приятели, когда по счастливой случайности встретились на дороге, там, где она поворачивала на вокзал! Они бросились друг к другу:
— Янка!
— Андрей!
Друзья крепко пожали друг другу руки, поцеловались.
— Каким образом так неожиданно очутился здесь? Откуда ты взялся? — спрашивал с радостным недоумением Янка.
— Время моего странствия никем не считано, а дороги мои только богом да жандармами меряны, — торжественно ответил Андрей.
— Ты говоришь словно какой-то стародавний пророк, — засмеялся Янка в предчувствии важных новостей, о которых должен сообщить приятель.
— А ты куда странствуешь? — спросил его Андрей.
— Не сам я странствую, моими ногами завладели черти, — в тон приятелю ответил Янка. — Собирался в Менск, но когда увидел тебя, черти от меня отступились — побоку Менск!
— Хорошо сказано!.. Знаешь, Янка, я все время думал, как бы не разминуться нам, а мы взяли да встретились!
— Если кому везет, тот и в лаптях танцевать пойдет, — поговоркой ответил Янка. — Выкладывай, братец, о твоем никем не считанном времени.
Лобанович оглянулся вокруг и тихо сказал:
— Каждому овощу свое время. Свое время ягоде и свое время боровику… Слушай, Янка, давай зайдем в местечко, возьмем на дорогу того, что веселит сердце человеку. Отдалимся от улиц и от стен домов и там, в укромном месте, откроем наши души и дадим волю нашим словам.
— Вот что значит побыть в редакции! Сразу видно, что человек набрался ума! И дурак будет тот, кто станет против этого возражать.
Приятели направились в шинок к тетке Гене за подкреплением. В первом уютном местечке над Неманом они остановились.
— Вот здесь мы и откроем уста наши! — воскликнул Лобанович. — Садись, брат Янка!
Они уселись на зеленой траве за пышным лозовым кустом, раскинувшим тонкие, гибкие прутья над самым Неманом. Потревоженная луговая мята разливала вокруг острый аромат. Внизу, под обрывистым берегом, неудержимо мчала река прозрачные волны, словно живое серебро.
— Что
— Что хорошо, то хорошо, но не это я надеялся услышать от тебя, — заметил Янка. — Выходит, с большого грома малый дождь!
Андрей засмеялся.
— Знаешь, брат, я все думал, как начать рассказывать при встрече с тобой обо всем, что произошло за это время. И как будто не нахожу такого начала, которое удовлетворило бы тебя и меня.
— Тогда откупоривай бутылку, — может, она развяжет тебе язык, — решительно сказал Янка и добавил: — Чует мое сердце, что скажешь что-то интересное.
Лобанович вытащил из кармана "крючок", кусок колбасы, завернутый в бумагу, и хлеб. Янка в ожидании новостей не сводил глаз с приятеля.
— Пока я буду накрывать на стол, ты прочитай вот эту заметку, — безразличным тоном сказал Андрей.
В руках у Янки очутился "Менский голос". Он так и впился глазами в статейку. Лобанович резал колбасу и украдкой следил за приятелем. А Янка, по мере того как читал, менялся в лице, несколько раз озадаченно возвращался к началу статьи, глядел на подпись, на название. Наконец протер глаза и долгим взглядом посмотрел на Андрея.
— Ну, что скажешь, Янка, на это?
— Братцы мои! Матушки и батюшки! — не мог прийти в себя Янка. — Не обманывают ли меня мои глаза? Не ослеп ли я? Не водит ли меня черт по болоту? — Янка весело перекрестился. — Что же это значит? — развел он руками и вдруг схватился за бутылку. — Выпить за того доброго человека, который подал за бездомных "огарков" голос в "Менском голосе"!
— Выпить! — поддержал приятеля Андрей. — А вот о чарке мы забыли. Из чего будем пить?
— Как из чего? Обойдемся без веревки, была бы коровка!
Янка передал бутылку Андрею.
— Горелка твоя и твоя новость! Благословись, отче Андрей! Хлебни! Из горла в горло!
Андрей выбил из бутылки пробку.
— Так вот, братец Янка, возрадуемся и возвеселимся. Пусть отступится от нас лихо, а хорошо начатое пусть хорошо и кончится. Будь здоров!
Горелка забулькала во рту у Лобановича за частоколом зубов. Добрую чарку влил он в рот.
— Столько же, брате, возьми и ты, — передал он бутылку Янке и отметил ногтем на стекле, сколько тому полагалось выпить.
Янка взял бутылку, глянул в сторону Панямони и Столбунов, затем повернулся лицом к Микутичам, поднял глаза на Демьянов Гуз.
— Слышите вы, местечки и села, и ты, Демьянов Гуз, и вы, дороги, по которым мы ходили, ходим и будем ходить! Будьте здоровы! Будь здоров и ты, добрый человек, закинувший за нас доброе слово в "Менском голосе"! Пусть тебе легко икнется в эту минуту! И ты, Нейгертово, будь здорово!
Лобанович усмехнулся. Янка глотнул в два приема свою порцию, крякнул, вытер губы, почесал нос и заметил: