На росстанях
Шрифт:
Андрей и Янка увлеклись рыбной ловлей. Им вначале везло. На рыбе они немного подкормились. Янка говорил порой:
— Черт ее побери, учительскую службу! Переведу стрелки на рыболовство!
Янка даже мечтал приобрести вторую топтуху: ведь если они одной сеткой в среднем ловили по десяти фунтов, то в две поймают полпуда.
Андрей по этому поводу сказал Янке:
— Однажды я шел через мост в Панямонь. Под мостом лежало старое русло Немана — Немчище, заросшее кувшинками и разной травой. В мелком и грязном озерке топталась с бреднем вереница женщин. Когда им удавалось
— И зачем ты разрушаешь мои, может, самые лучшие мечты? Неужто человек не имеет права хоть в мыслях почувствовать себя счастливым?! — воскликнул Янка.
— И та женщина была счастлива в своих мыслях, а вот купила ли она коня за пойманную рыбу — не знаю. Вероятно, нет.
Косьба, счастливая пора, тем временем кончилась. Дядя Мартин однажды сказал Андрею:
— В этом году с сеном у нас будет туговато. Придется телушечку продать. А жалко! Хорошая телушка…
— Знаешь, дядя, а что, если вспахать кусок луга возле огорода, где капуста, да засеять овсом с викой, удобрив немного навозом?
Мартин задумался.
— А что ты думаешь? — проговорил он.
Мысль эта ему понравилась.
На следующий день Андрей с Янкой, возвратясь с рыбной ловли, увидели вспаханный лужок, старательно взбороненный и даже приглаженный валиком. Андрей тайком носил на засеянное место золу и, не жалея, рассеивал ее, пока не увидел, как густо и зелено всходят овес и вика.
Еще во время косовицы Лобанович получил письмо от Райского, секретаря несуществующего учительского бюро. "Знаешь ли, старина, — взволнованно писал тот, — какая важная новость! И кто бы мог поверить! Шмидт, редактор "Менского голоса", отвел место в своей газете для статьи о нашем неудачном собрании, берет нас под защиту! Какой зверь в лесу подох? Вот тебе и Шмидт! Выходит, если не родной, то крестный батька!"
Андрей и Янка весело смеялись, читая это письмо, но раскрывать тайну появления статьи считали ненужным и даже вредным. В ответном письме они выразили радость свою, говорили о своих надеждах на счастливый конец и набрасывались на бессмысленность всей чиновничьей возни вокруг учительского собрания. И все-таки добавили евангельские слова, уверенные в том, что их письмо чиновничьих рук не минует: "Бойся всевышнего и не говори лишнего".
И вот здесь счастливое течение перестало покачивать и носить приятелей на ласковых волнах.
Новый панямонский урядник — кощей, видимо, отправился в отставку — приехал на добром коне и в щеголеватой бричке на хуторок, где жили Янка и Андрей. Урядник соскочил с брички, привязал коня, а сам направился во двор. Друзья встретили его возле калитки.
— Заходите, пожалуйста, — сказал Андрей.
Урядник поздоровался, даже взял под козырек и пожал приятелям руки.
— Стоволич, — назвал он себя. — Вы меня извините, но служба есть служба… Кто Андрей Лобанович? — спросил он, быстро окинув взглядом друзей.
— Я! — ответил Лобанович.
Стоволич вытащил
— Прошу вас расписаться, — сказал Стоволич, показывая в списке место для подписи.
Лобанович расписался. Урядник простился, снова взяв под козырек, сел в бричку и уехал. Когда бричка скрылась на повороте дороги за пышными кустами можжевельника, Лобанович аккуратненько оборвал узенькую полоску на краю пакета. Янка стоял и недоуменно смотрел на Андрея. Ему на мгновение почудилось, что между ними кто-то проводит границу, рубеж.
— Что пишет ротмистр?
Вместо ответа Андрей передал Янке бумагу.
"Настоящим предписывается вам 12 августа 1907 года явиться в г. Менск, Подгорная, 16, для дачи показаний по делу учительского собрания, которое состоялось в с. Микутичи 9 июля 1906 года. В случае неявки вы будете арестованы и доставлены по этапу".
На одной линии с весьма неразборчивой подписью ротмистра, которую можно было прочитать и "Салтанов" и "Салтысанов", красовалась печать.
Друзья молча переглянулись.
— А почему не привезли пакета и мне? — немного растерянно спросил Янка, и вид у него был такой, словно его обидели.
Андрей вскинул плечи и развел руками, что означало: "Не знаю".
— Я только бегло заметил в списке, где расписываются в получении пакетов, свою фамилию, фамилию Владика Сальвесева и какого-то незнакомого мне Тургая. Больше там не было никого.
Янка в свою очередь пожал плечами и в полном недоумении проговорил:
— Так что же это значит?
Лобановичу лезли в голову разные мысли, догадки, предположения. Но прежде чем высказать их, нужно было подумать, взвесить все и тогда уже говорить.
Чтобы развеселить Янку, Андрей рассказал об одном случае, который якобы имел место в университетской практике. Профессор во время лекции производил какой-то опыт. Уверенный, что аппарат все показывает как полагается, профессор торжественно спросил: "И что же мы видим?" В аппарате ничего не было видно. Тогда профессор сказал: "Мы видим, что мы ничего не видим, а почему ничего не видим, мы сейчас увидим".
— Так и я могу сказать, — добавил Андрей, — ничего не известно. А почему не известно? Потому, что ничего не известно. После допроса буду знать. — А затем Андрей принял позу артиста, выступающего с эстрады, и продекламировал, по-актерски подняв руку:
Кто снидет в глубину морскую, Покрытую недвижно льдом? Кто испытующим умом Проникнет в бездну роковую Души… жандармской?"Жандармской" Андрей употребил вместо "коварной".
— Никакой загадочной тайны нет в жандармской душе, потому что она голая, как колено, без единого волоска. Вся сущность жандармской души заключается в словах: "Тащить и не пущать", — сказал Янка.
Андрей положил руку на плечо Янки и проговорил евангельски-церковным тоном: