На росстанях
Шрифт:
И, словно до глубины души возмущенный затхлостью панямонской жизни, он с силой толкнул ногою калитку. Она с размаху стукнулась о ворота, и учителя вошли во двор.
Ступив на крыльцо, Широкий с шумом сел на скамейку, вытянул здоровенные, дебелые ноги и погладил свой живот-корыто.
— Го-о-о, братцы мои, устал!
Лобанович с Садовичем, взглянув на живот Тараса Ивановича, не удержались:
— Ну, братец, и живот же у тебя! Должно быть, на десять тысяч учителей другой такой не отыщется.
Вместо ответа Тарас Иванович самодовольно похлопал рукой по животу.
А живот у
Широкий замолчал, сладко потягиваясь, но это молчание продолжалось только одно мгновение. Тарас Иванович вдруг вскочил, как встревоженный орел.
— Жена! Жена! — закричал он на весь школьный двор.
На крик Тараса Ивановича выбежал сын его Леня, мальчик лет четырех. Увидя незнакомых людей, он остановился, уставился на них своими ясными глазенками.
— Узнал меня, Леня? — спросил Лобанович.
Леня приветливо улыбнулся.
— Дядя, лассказы мне сказку!
Вслед за Леней вышла и жена Широкого Ольга Степановна, милая и добрая женщина. Она очень обрадовалась гостям.
— Ты знаешь, что самые лучшие люди на свете — это учителя!
— Знаю, знаю, — сказала Ольга Степановна.
Тарас Иванович снова разошелся и горячо, даже вдохновенно произнес:
— Эх, если бы я не был женат! Весь мир перевернул бы!
— Замолчи уж! — сказала жена. — Плетет невесть что.
— Ничего ты не понимаешь, голубка моя!
Ольга Степановна пригласила гостей в дом.
IV
Входя с гостями в свои апартаменты, Широкий рассказал, как к нему на квартиру зашел недавно жандарм и, увидев комнаты, удивился: "Какая популярность ваших комнат!"
Широкий всем рассказывал про этого жандарма и всякий раз заливался задорным смехом. Так было и сейчас.
— Ну, жена, пройдись немного возле буфета, не найдешь ли там чего?
Такова уж была неугомонная, беспокойная натура Тараса Ивановича. Казалось удивительным, что человек его комплекции способен быть таким подвижным и бурливым. Любимое молодняковское ["Молодняк" — широко известное в Беларуси в 1920 году объединение молодых писателей] словечко "бурнопенистый" подошло бы к нему как нельзя лучше.
Ольга Степановна вышла приготовить стол. Леня уселся на колени к Лобановичу и слушал сказку про бабу-ягу. Сказка необычайно заинтересовала мальчика, особенно когда Лобанович пустился на выдумки и сказал, что баба-яга бывает временами маленькая, как пальчик, а потом снова растет и принимает свой обыкновенный
и заглушил сказку. Сын запротестовал резко и крикливо. Тарас Иванович только повернул голову в его сторону и, размахивая кулаками, отбивал такт и продолжал петь. Сын закричал еще громче, чтобы в свою очередь заглушить отца, но отец, не поддаваясь, поднял голос на несколько тонов выше. Тогда Леня завизжал так, что вошла Ольга Степановна — узнать, что произошло.
— Ну дай же ты ребенку сказку послушать! Хороший отец сам рассказал бы, а он и послушать не дает. Вот сумасшедший!
Тарас Иванович бросил петь, заливаясь богатырским смехом, а потом сказал, обращаясь к сыну:
— Что же из тебя будет, когда ты вырастешь? Теперь уже отцу уступить не хочешь, гад ты печеный! — И, повернув голову к жене, добавил: — Вот и женись в нынешнее время, в гроб готовы положить человека.
Жена окинула взглядом фигуру мужа и не то сердито, не то шутливо проговорила:
— Положишь такого в гроб!
Широкий взглянул на гостей и укоризненно покачал головой.
— Вот как увидела молодых хлопцев, так хочет, чтобы я умер…
Вдруг он перешел на другую тему и рассказал, как неподалеку у одного учителя был в хоре певец, о котором учитель говорил: "Был у меня унисон. Ах, если бы вы знали, что это был за унисон!" И Тарас Иванович снова затрясся от смеха.
Не переставал он тарахтеть и тогда, когда сели за стол. У Ольги Степановны нашлось по чарке. Вкусная наливка была где-то припрятана так, что Тарас Иванович о ней и не знал. Наливка привела его в состояние самой высшей радости.
— Ты у меня, женка, молодчина!
Подняв чарку, он произнес целую речь о том, какое значение имеет в жизни бедного учителя хорошая жена.
— Пей ты уж, молотилка! — смеясь, отозвалась Ольга Степановна. — Люди ждут выпить, а он мелет.
Выпили.
Тарас Иванович запрокинул голову и, поглаживая рукой то место, где прошла наливка, восхищенно говорил:
— А, братцы мои родненькие! Искры радуги! Бальзам, амброзия божественная! Соловушки в кишках поют!
И Ольга Степановна и гости наконец поддались действию этой шумливой криницы жизни и веселья. Смеялся Тарас Иванович, смеялись и Ольга Степановна, и молодые учителя, и, глядя на них, смеялся и Леня, и время за столом проходило весело, а наливка еще увеличивала веселье.
Незаметно наступил вечер.
Лобанович и его приятель задвигались: не пора ли уже им домой?
— Куда вы так торопитесь? — сказала Ольга Степановна. — Жены вас ждут либо дети плачут? Погостите у нас. Ведь вы еще, должно быть, не знакомы с нашей новой учительницей?
При словах "новая учительница" Тарас Иванович подскочил, как на пружинах, не дав договорить жене.
— Братцы мои родненькие! Посмотрите на нее — и пальчики оближете. Глаза! Что за глаза! Небо Италии светится в них! А брови! А губки! А фигурка! Эх! — выкрикнул Тарас Иванович и сжал зубы. — Все на свете, кажется, отдал бы, чтобы обнять да приласкать ее…