На росстанях

Колас Якуб Михайлович

Садович и особенно его приятель первое время чувствовали себя немного неловко среди этой компании и ждали, что будет дальше. То один, то другой из гостей перебрасывался с ними двумя-тремя словами, но общей темы для разговора не находилось, словно эти люди случайно сошлись где-то на вокзале в ожидании поезда.

— Что это Найдуса нет? — спросил Тарас Иванович. Он хорошо знал, почему нет Найдуса (фельдшер крутился возле новой учительницы), но надо же было задать тон и как-то приступить к делу.

— Найдус знает, где надо ходить, — фыркнул

сиделец.

— Да они сейчас придут, — сказал Коренчик. — Тамара Алексеевна и меня приглашала вместе идти, но я не хотел становиться Найдусу поперек дороги.

— Слышишь, брат Старик, — шепнул Садович приятелю, — давай, брат, ототрем Найдуса.

— Ну что ж, попробуй, — тихо ответил Лобанович.

Садович, еще не видя новой учительницы, кашлянул басом, выпятил грудь, — словом, принял бравый, кавалерский вид.

Коренчик добавил:

— Она услыхала, что пришли молодые учителя, и хочет познакомиться с ними, — и показал головой на приятелей.

Садович незаметно подтолкнул локтем Лобановича, а тот тихонько отозвался:

— Почва есть.

— Придут, — убежденно отозвался Скоромный. — Давай, Тарас Иванович, иконки, чтоб не так скучно было ждать счастливой пары.

Сидельца поддержали, и Тарас Иванович, слабо протестуя, вышел и тотчас же вернулся с двумя колодами карт.

Чтобы больше было простора, решили перейти в классную комнату. Тарас Иванович принес туда огромную лампу-"молнию", зажег еще и висячую лампу, и в классе стало светло.

Вокруг карт объединилась сперва небольшая группа гостей. Туда подсел старшина. Все время он молчал и теперь начал присматриваться к картам. Оказалось, что этими картами играть уже нельзя: у одной уголок облупился, на другой подозрительное пятнышко. Одним словом, игра здесь небезопасная. Нет у людей веры в своих ближних. Может, поэтому порой и тяжело бывает человеку.

Тарас Иванович с жаром проговорил:

— И человек со временем облупливается, и паспорт ты меняешь в волости, так диво ли, что карты замасливаются…

Широкого считали игроком не совсем лояльным, но об этом в глаза ему не говорили. Сам же он в тесной компании порой замечал:

— На то и щука в море, чтобы карась не дремал.

Обругав старшину торбой, Тарас Иванович громко крикнул:

— Есель!

В тот же миг где-то в глубине дома затопали ноги, а еще спустя мгновение на пороге стоял Есель.

— На, сбегай к Мане и принеси две колоды карт. Да живо, на одной ноге!

Есель взял деньги, забормотал что-то и, широко шагая, исчез за дверью.

— А-а-а! — сразу ахнуло несколько голосов.

Через ту же дверь под ручку входила пара — Тамара Алексеевна и Найдус. Найдус был прилизанный, в черной тужурке с блестящими пуговицами. Ясно, что была поставлена ставка на уничтожение всех других претендентов на красивую девушку. У Тамары Алексеевны на губах цвела улыбка, да такая очаровательная, что разве только того не могла она тронуть, кто уже высох на девяносто процентов.

Найдус галантно подводил

свою даму к гостям, и она, приветливо глядя на них, здоровалась с ними все с той же чарующей улыбкой. Каждый старался сказать ей при этом самый приятный панямонский комплимент или хотя бы, если не находилось такового, ответной и такой же приятной улыбкой выразить свое восхищение ее красотой.

Коренчик также расплылся в улыбке, но это очень мало прибавило ему красоты. Он даже намеревался что-то сказать, но с губ сорвалось одно только шиканье.

Тарас Иванович перехватил Тамару Алексеевну у Найдуса, сказав:

— Бросьте вы этого толкача, я вас познакомлю с нашими коллегами, — и сам повел ее к учителям.

Тамара Алексеевна поздоровалась с ними молча, озаряя каждого из друзей все той же обворожительной улыбкой. Походка у нее была плавная, мягкая. Темно-каштановые волосы, завитые ловкой, опытной рукой, спускались бесконечными волнами на верхнюю часть ее лица, служа ему роскошной оправой.

Знакомясь с Садовичем, она прямо-таки осыпала его искрами с "неба Италии", а верхняя губка ее с небольшой ямочкой посредине слегка задрожала под дуновением наиприятнейшей в мире женской улыбки.

— Это светильник Бобруйщины, — отрекомендовал Садовича Тарас Иванович.

"Светильник Бобруйщины" качнулся всей фигурой и только кашлянул басом.

— А это просветитель темного Полесья, великий пустынник, но не кладите ему пальца в рот.

Тамара Алексеевна подала руку "пустыннику", а другой рукой легонько шлепнула по руке Тараса Ивановича и назвала его "златоустом панямонским". Это были ее первые слова.

Широкий, чтобы оправдать славу "златоуста панямонского", кивнул головой в сторону Лобановича и добавил:

— Здесь, на территории, где царствует ваше пригожество, он осмелился заявить, что не будет признавать языческой веры…

— Ой, скажу Ольге Степановне, — пригрозил Лобанович Широкому, — не миновать тебе разливательной ложки!

Тамара Алексеевна укоризненно покачала головой, глядя на Лобановича, а Тарас Иванович с жаром выпалил:

— За Тамару Алексеевну готов под розги лечь и на крест пойти!

Но как раз в эту секунду вошла Ольга Степановна. Широкий осекся и разыграл роль дурашливого школьника в момент появления грозного учителя.

Тамара Алексеевна бросилась к Ольге Степановне и, по женскому обычаю, расцеловалась с нею.

— Кого же вы, Тамара Алексеевна, в языческую веру приводить будете? — спросила хозяйка.

Гости засмеялись, зашумели, а Тамара Алексеевна, крадучись как кошка, направилась к Садовичу. Тот стоял в недоумении и не знал, что будет дальше и как вести себя. А учительница подошла к нему совсем близко и, взяв за ухо, повела его вокруг стола, под громкий смех присутствующих. На полдороге Садович ловко подхватил ее под руку и освободил свое ухо. Потом вдвоем они подошли к Лобановичу. Как только Тамара Алексеевна протянула руку, чтобы и его взять за ухо, он отскочил в сторону.