На росстанях

Колас Якуб Михайлович

Так незаметно учителя подошли к калитке двора священника.

VI

— Милости просим, милости просим, — проговорил отец Кирилл.

Быстрыми шагами он потрусил к двери навстречу гостям и стал помогать им раздеваться; сам первый поздоровался с Лобановичем, попросил учителей садиться, сам подставлял им стулья и вообще проявил очень много приветливости и внимания, даже радости и доброты.

Отец Кирилл был человек еще молодой, низенького

роста, щупленький, с реденькой темной бородкой и живыми, немного неспокойными темно-серыми глазами. Печать какого-то страдания лежала на его худом лице. Говорил отец Кирилл громко и быстро, часто смеялся, но радости от этого смеха в нем не чувствовалось. И стоило хоть на минуту ему умолкнуть, чтобы тотчас же тень печали легла на его лицо.

— Давно вы приехали в Тельшино? — спросил Лобановича отец Кирилл.

— Да вот уже скоро неделя будет, отец Кирилл.

— Что, не думали, верно, попасть в такую глушь? — снова спросил священник и громко засмеялся.

— А вы знаете, отец Кирилл, — сказал Соханюк, — коллега находит, что у нас здесь большая глушь, чем Тельшино.

— И правду говорит, чистую правду! — убежденно промолвил отец Кирилл. — Тут у нас такая яма, такая, извините, помойка, что другой такой на свете нет.

— Когда я говорил, что у вас, коллега, большая глушь, то имел в виду, что вы живете дальше от железной дороги. Какая бы ни была сама по себе глушь, но когда ты слышишь гудок паровоза, стук вагонных колес и видишь эти ровные либо красиво закругленные полосы железа на шпалах, то не так тоскливо ощущаешь оторванность от людей и культуры, железная дорога является как бы живым образом неразрывной связи с людьми.

— Когда же вы думаете начинать работу в школе?

— А вот я и хочу просить вас, отец Кирилл, приехать на этих днях в мою школу на молебен. Со вторника бы и начал.

— Не торопитесь, — махнул рукой отец Кирилл. — Вы думаете, они, эти скоты, поймут, что вы для них будете стараться, учить их? Вы не знаете мужика: сделай ему добро — он отплатит тебе самой черной неблагодарностью. Мужик — лодырь, вор, пьяница, только и смотрит, как бы ободрать тебя, обмануть. Никакой веры нет ему. Он готов тебя утопить, продать за чарку горелки. Их надо держать во! — отец Кирилл сжал кулаки и потряс ими, показывая, как надо держать мужика.

Лобанович никак не ожидал, чтобы отец Кирилл мог до такой степени не любить крестьян и вообще чтобы в таком маленьком попике могло вмещаться столько ненависти.

— Вы попробуйте купить у мужика кусок хлеба или стакан молока. Разве он продаст вам? Никогда! Торговцу продаст, вам — ни за какие деньги!

Лобанович нетерпеливо ждал, когда окончит изливать свою злобу отец Кирилл, чтобы заступиться за мужика. Молодой учитель был оскорблен как мужицкий сын. Давно ли ему самому, когда он учился в семинарии, кричали мещанские сынки: "Лемец! Лемец! На какой березе лапти повесил?"

— Розгами его надо сечь! — кончил отец Кирилл и гневно блеснул глазами.

— Я не могу согласиться с тем, что вы сказали, отец Кирилл. Даже в том случае, если бы все это было правда, — начал Лобанович, — и тогда нельзя так судить мужика. Вы говорите — мужик скорей

продаст торговцу, чем пану, потому что под понятие "пан" у мужика часто подходит каждый, кто носит кокарду либо черное пальто. Торговца он знает, с торговцем он живет, порой и ругает его и в морду ему плюет. На мужика привыкли смотреть как на пчелу либо на какую-то машину, которая должна все производить, всех кормить и еще при этом кланяться и приговаривать: "Спасибо, что берете". И все так или иначе берут от мужика: берут силой, берут хитростью, берут обманом. А мужику много дали? Уважают мужика? Кто виноват, что мужик неотесанный, что мужик темный и живет по-свински? В святом писании сказано: "Какою мерою мерите вы, такою отмерится и вам".

Отец Кирилл слушал опустив глаза и постукивал пальцами по столу.

— Мало вы еще знаете мужика, — спокойно ответил он. — Что бы вы мне ни говорили, я буду твердить свое: мало били мужика!

— Вы совсем не то говорите, что думаете. Просто вы за что-то разозлились на мужика, — сказал Лобанович, смеясь.

Соханюк молчал.

— А вы знаете, — проговорил он наконец, — наших здешних крестьян никто нигде ночевать не пускает.

— Кто не пускает?

— Другие мужики.

— Ну и что же? Не спорю, ваши мужики могут быть и плохими, но из этого не следует, что и все мужики никуда не годятся. Та же самая панщина, о которой жалеет отец Кирилл, портила их, потому что, как подтверждают факты, были такие паны, которые гнали своих мужиков и подбивали их на кражу у своих соседей панов.

Вошла матушка. На лице у нее светилась приветливая улыбка. Поздоровалась, села и, обратившись к Лобановичу, спросила:

— Были у писаря? Ну, как вы находите его дочерей?

— Признаться, я и не разглядел их, мы очень мало были там.

— А правда, Саша хорошенькая?

Отец Кирилл поморщился и махнул рукой. Лобанович ответил:

— Ничего себе девушка.

— Вот видите! Жалко только, что вы от нас далеко, а то зачастили бы к Алеське.

— Разве здесь некому этим делом заняться? Вот мой коллега, например.

Соханюк и батюшка засмеялись.

— Нет, я уж совсем не пользуюсь там благосклонностью, слава богу.

Отец Кирилл засмеялся еще громче.

— Наш учитель говорит: "Не на такого простака напали!" — сказал он.

— Кроме того, я слышал, что у нее есть жених.

— Мало ли на свете дураков, — снова добавил отец Кирилл.

Матушка гнула свою линию.

— Ну так что же? Разве женихам свинью не подкладывают?

— Это было бы не по-христиански.

— Зато по-кавалерски.

— С полицией иметь дело небезопасно, — заметил отец Кирилл.

— Глушь там у вас, наставничек!

— Все вы, господа, в глуши живете, а глуши боитесь. И в глуши люди живут. Мне, матушка, даже нравится такая глушь.

— Правда, у пана подловчего дочки подрастают, — продолжала матушка все о своем, — и, говорят, старшая очень красивая, уже совсем барышней выглядит.

— Не знаю, не был у них.

— Что это вы так мало паненками интересуетесь? О, хитрите вы, наставничек!

— Есть чем интересоваться, — снова буркнул отец Кирилл.