На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года
Шрифт:
Прошли недели и месяцы жизни советского общества без сталинской тирании. Идеи "оттепели" постепенно входили в сознание и быт советских людей. Расстрелян Рюмин — организатор "дела врачей". О его расстреле я впервые услышал в электричке от девочки лет 11–12, сидевшей на скамейке против меня с матерью, они ехали утром одновременно со мной в Москву с дачи.
Девочка держала в руках свежую газету и, читая ее, сказала, обращаясь к матери: "Расстреляли того, кто мучил врачей". Сообщение гласило:
В ВЕРХОВНОМ СУДЕ СССР
2-7 июля 1954 года военная коллегия Верховного суда СССР рассмотрела в судебном заседании дело по обвинению Рюмина М. Д. в преступлении, предусмотренном статьей 58-7 Уголовного кодекса РСФСР.
Судебным следствием установлено, что Рюмин в
Как показали в суде свидетели, Рюмин, применяя запрещенные советским законом приемы следствия, принуждал арестованных оговаривать себя и других лиц в совершении тягчайших государственных преступлений — измене Родине, вредительстве, шпионаже и др.
Последующим расследованием установлено, что эти обвинения не имели под собой никакой почвы, и привлеченные по этим делам лица полностью реабилитированы.
Учитывая особую опасность вредительской деятельности Рюмина и тяжесть последствий совершенных им преступлений, военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Рюмина к высшей мере наказания — расстрелу.
Приговор приведен в исполнение.
Расстрел Рюмина был не изолированным актом уничтожения мерзавца, служебный путь которого, усеянный трупами ни в чем неповинных людей, закончился на "деле врачей". Он был далеко не единичным мерзавцем еще большего, чем он, значения и масштаба, но лишь некоторые из них дождались своей карающей пули (Берия и его соратники). Сообщение о расстреле Рюмина показало, что ликвидация "дела врачей" — не вынужденный для наружного употребления эпизод, а начало серьезной перестройки всей общественной системы, всей организации советского общества и взаимоотношений между отдельными его звеньями, начало новой эпохи в жизни советского народа.
Мне казалось, что меньше всего это коснулось затхлого болота партийной организации Института им. Тарасевича, прочно застывшего в старых рамках декретированного мышления, прочно застрявшего в узколобых головах. Поэтому я был несколько удивлен визитом ко мне секретаря партийной организации А. Е. Тебякиной с заявлением о необходимости завершить начатое несколько недель тому назад рассмотрение акта обследования. Я полагал, что моим заявлением об отказе участвовать в этом пересмотре этот инцидент исчерпан, и для себя лично не имел никакой заинтересованности в этом акте в любом его виде, что изложил секретарю парторганизации. На это она возразила, что поданным заявлением я плюнул в лицо партийной организации. Такая аргументация необходимости завершения пересмотра акта меня сильно удивила, и я ее не понимаю до конца до сих пор, да и плевка в своем заявлении я не усматривал.
У меня была индульгенция высшего арбитра политической благонадежности, что давало мне известную независимость поведения и критики. Я просто не хотел принимать участия в комедии пересмотра акта. На аргументацию секретаря я ответил, что они правильно поняли смысл и цель моего заявления об отказе участвовать в комедии пересмотра акта. Я не хотел плевать им в лицо, но рад, что они это так поняли. А. Е. Тебякина настаивала на том, что закончить пересмотр акта необходимо, и заверила меня, что после защиты диссертации И-кой они многое поняли и пересмотрели (я убедился, что это было именно так!) и что теперь все будет по-иному. Я не понимал, чем продиктована эта необходимость при моем полном равнодушии к этому несчастному акту.
По-видимому, пересмотр был партийной организации нужен, и эта процедура была, вероятно, не их инициативой. Я принял к сведению заверение в том, что "теперь все будет по-иному", и согласился принять участие в заседании партийного бюро. Оно состоялось, как всегда, в очередную пятницу и проходило в атмосфере демонстративного дружелюбия. Началось оно снова с чтения вступительной паспортной части акта: Комиссия в составе… обследовала… и установила: зав. лабораторией Рапопорт Я. Л., профессор, доктор медицинских наук, еврей и т. д. Далее следовали все те же пункты с изложением отдельных результатов обследования. Ведь
После пересмотра всех пунктов акта председатель предложил прочитать акт в целом, чтобы принять его в том виде, в котором он уцелел после "пересмотра". Оказалось, что, не отмененный в целом, а пересмотренный по пунктам, акт состоит только из вводной части с паспортными данными "еврея" Рапопорта и из подписей членов комиссии.
Я расхохотался, когда такой выхолощенный акт был оглашен, и заявил, что под этим актом и я могу подписаться. Этот анекдотический продукт партийно-бюрократического творчества, вероятно, хранится в архиве парторганизации Института им. Тарасевича.
Этим заседанием закончилось для меня "дело врачей". Финалом трагедии стал фарс.
Как создавалось "Дело врачей"
Читатель, вероятно, ждет концовки этой книги, в которой должно быть дано логическое объяснение основному описанному в ней эпизоду — "делу врачей". Однако автор вынужден отказаться от такой концовки в ее исчерпывающей форме. Она может быть дана только историком и социологом, которому доступны будут для объективного изучения все материалы сталинского периода Советского государства, а также периодов, предшествовавших ему и последовавших за ним. Иначе говоря, этот эпизод, как и любой другой из истории Советского государства, может быть понят и логически осмыслен только в процессе исследования развития советского строя с самых первых дней его существования и документальных материалов, касающихся самого "дела". Однако у автора существуют опасения, что формальные документы эпохи и, особенно, относящиеся к "делу", даже если они все сохранились в архивах и будут доступны всестороннему объективному изучению, не в состоянии будут раскрыть истинную подоплеку "дела врачей", интимные механизмы его возникновения.
Могут ли быть раскрыты внутренние пружины этого "дела" без освещения всей той сложной сети провокаций, интриг, внутренней борьбы в правящей верхушке, где поражение влекло только один исход: насильственную смерть? Все тирании повторяют одна другую по их логике, основному содержанию и внешним формам. Ведущим элементом в этой логике является воля тирана, которая, в свою очередь, нередко является выражением неосознанной им, замаскированной воли его ближайшего окружения.
Сталинское правление было совершенным образцом тирании, а сам его вершитель — тираном в самой совершенной форме. Как и всякий тиран, он не был свободен от многих человеческих слабостей. Психологический портрет его представляется чрезвычайно сложным и далеко еще не законченным. Хотя к нему приложены кисти многих литературных художников, но раскрытие его образа художественными методами полно противоречий. Автор, не будучи литературным художником, а только "летописцем", к тому же ограниченным материалами личного опыта, даже не пытается внести свой мазок в психологический портрет этого тирана. Однако ему представляется, что этот портрет более прост, более схематичен, чем это может казаться. Основные его черты: ханжеское лицемерие и вероломство в сочетании с хитростью зверя, вводившее в заблуждение и "стреляных воробьев"; безграничная жестокость ненасытного, кровожадного людоеда; подозрительность параноика и физическая трусость, как непременные черты любого тирана. Все эти черты создали в своей совокупности образ из области криминологической психопатологии. Но, "если это и безумие, то в нем есть последовательность", как сказал Полоний. Искать логику ряда поступков Сталина, всей эпохи его власти и ее отдельных эпизодов — занятие неблагодарное. Анализ этих поступков совершенно безнадежен, если пользоваться критериями, обычными при анализе поступков первобытного homo sapiens неандертальского периода.