На рубеже двух эпох
Шрифт:
Настоящая революция пришла лишь в октябре.
Народ наш, как близкий к природе, здоровый умом и сильный духом, радикален, решителен. Он или уж терпит смиренно, и терпит долго и глубоко, или уж если взялся за дело, то доведет его до конца. Интеллигенты, как элемент уже "ослабленный" культурой и городской жизнью, склонны мириться с компромиссами, уступками, половинчатостью. Не то народ: он, как и всякая стихия, стремителен и последователен. Эту сторону русского народа понимали и Толстой, и Достоевский. Русский солдат в "Войне и мире" стоит перед французскими пушками как гранит.
А у Достоевского в "Братьях Карамазовых" есть такой разговор между Иваном и лакеем Смердяковым, сыном их общего отца Федора, убитого им, и Лизы Смердящей: "Ты, Иван, говоришь, что Бога нет? Ежели нет, так все можно!"
Вывод точный, неопровержимый: без Бога нет и греха. Ученый Иван понимал, конечно, это, но осуществить до конца не мог. А лакей Григорий Смердяков делом доказал это: Бога нет - и отца убить можно; и нечего тут мучиться, как если клопа раздавить...
Кроме этого, безусловно, должно признать за русским народом и настоящий здравый ум.
И до революции, почти всю вторую половину XIX столетия, интеллигенция России, одинаково как западники, так и славянофилы, верила в народ, в его ум, в то, что народ скажет свое слово, у него надо учиться. Так же и даже особенно Достоевский настаивал. Но он же и предупреждал, что эти почитатели народа, готовые идти к нему на поклон, легко могут изменить ему. Пока народ во всем согласен со своими почитателями и вторит им, он и хорош, и умен. Но попробуй тот же умница-народ что-нибудь подумать и сделать по своему собственному уму-разуму, тотчас же те не только отвернутся от него, но даже и проклянут. И это, говорил в "Дневнике" Достоевский, и не только одни западники, но и правые славянофилы, они-то даже пуще всего!
Это предсказание буквально исполнилось на народе: от него ушли почти все интеллигенты-революционеры, а правые и доселе злобно ненавидят его... Не угодил народ ни тем, ни другим.
Я лично всегда верил в мужиков, в их здравый смысл, который в конце концов поправит дело. И особенно верил в сметку великодержавного великорусского племени. Не буду вдаваться в подробности причин этой особенности народа, но скажу, что помимо иных естественных причин здесь немалое значение имело и здоровое православие в отличие от искусственного католицизма, и от сентиментального протестантизма, и ублюдочного однобокого сектантского рационализма...
Когда началась междоусобная борьба почти по всей стране, народ мог много раз проверить себя: куда идти, за кем? То красные, то белые, то петлюровцы, то анархисты махновцы, то чехи, греки, французы, то эсеры, то кадеты, то монархисты; то опять красные, опять белые и еще раз красные -все это народ пережил...
В Екатеринославе, например, власть переменялась последовательно восемнадцать раз! И народ все же остановился на большевистской партии как своей. В России говорили тогда: плоха власть, да наша.
А власть эта не только гладила народ по головке всякими обещаниями и науками, а вскоре взяла его в ежовые рукавицы и переработку. Часто обвиняют большевиков
не только их сила, но и государственная правда. Только настоящая власть без страха употребляет где нужно силу, до смертной казни включительно. И народ несмотря на это - а я скажу, наоборот, именно поэтому!
– еще решительнее прислонился к советской власти. И прислонился государственно сознательно по причине своего того же здорового мужицкого смысла.
Хочу немного разъяснить эту странную русскую психологию, в которой сам-то я не сомневаюсь. Возьму два примера.
В наш Севастополь прибыли первые отряды, кубанские казаки (украинцы), как вестники генерала Деникина. Тотчас же были расклеены повсюду аршинные афиши. Подхожу и читаю... Мелким шрифтом напечатано - ну кто же будет тут читать, да еще целую простынь?! И мне, образованному, и то скучно стало, не дочитал до конца. Однако в начале воззвания я понял, что правительство Деникина убеждает. Доказывает, что и почему хорошо, что и почему плохо...
Ну, думаю, слабо дело у них и неумно. В революционную-то бурю убеждать?! Да люди тут в пламенной горячке, а они убеждают их? Тут нужно действовать, а не лекции с кафедры читать... Красные и решили не разговаривать, а действовать. Например, приходят белые и "просят" собрать обувь для армии и деньги на это... Собрали
Социальный переворот
сколько-то там... Мало... Пришли красные. Приказ: немедленно собрать деньги, столько-то! И явились деньги... А тут убеждать - не выдержат! Другой случай из монастырской жизни, В монастыре, мною управлявшемся в Сербии, был монах о. С-ва из пехотинцев-солдат... После меня был другой настоятель, добрый человек. О. С-ве жилось нехудо и при нем, но его стал переманивать архиерей из Польши. Пришел С-ва советоваться ко мне, ехать ли? Говорю ему:
– Тот епископ резкий, властный, а разве ты не доволен теперешним о. настоятелем?
– Не-ет, ничего! Да только он очень добрый. И ушел в Польшу.
И народ наш, знающий слабость человеческой природы и необходимость твердой власти, не побоялся посадить на свои плечи крутых большевиков, потому что здравым умом понял: эти наведут порядок! Значит, государственная власть... Да еще и наша, народная...
И после, когда происходили по временам "чистки", народ тоже принимал их по государственному инстинкту и уму. Так лучше! Иначе было бы хуже!
Ну, разумеется, приемлема была им земельная и заводская программа большевиков: все народу! Приемлема была и система власти: Советы из того же народа, и в центре, и по местам!
На такой радикализм в решениях (максимализм) не было сил не только у белых, но и розовых партийных интеллигентов.
Так объясняю я себе победу большевиков: их принял (или, что одно и то же, выбрал среди других) народ сознательно, по своей воле. Что касается социализма, коммунистической системы хозяйства государства, то мне казалось еще в России, что народ тут сначала пошел не столько по мотивам самоотвержения и любви к человечеству, сколько по естественному всем людям исканию выгоды: "Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше". Чего тут особого?