На рубеже веков. Дневник ректора
Шрифт:
Сегодня, после возвращения из Сеула, я узнаю следующие подробности. В пятницу гости не пришли. Но они позвонили накануне Д. Н. Лаптеву и сказали, что завтра, в пятницу, не придут, но чтобы Лаптев всегда был готов.
Следующий звонок от них последовал вчера, в воскресенье, 21 марта, в 20 ч. 30 мин., в номер институтской гостиницы, где Лаптев постоянно прожи-вает.
— Это ваши старые знакомые. Мы хотим сказать, чтобы вы держали деньги при себе. Мы вам сообщим, когда и где вы нам их передадите.
В этом звонке, который я описываю со слов Лыгарева, парадоксальным был один момент, который мог обнаружить только человек, знакомый с институтским положением дел. Звонок последовал на коммутатор гостиницы, через линию, только
Прошу принять меры и обеспечить расследование данного инцидента.
Ректор Литературного института, профессор С.Н.Есин.
P. S. Одновременно с этим заявлением посылаю заявление в РУОП г. Москвы.
Вечером, вместе с только что приехавшей из Марбурга Барбарой Кархофф, был в ЦДРИ на вечере Васи Мичкова. Он совершенно гениально читал «Евгения Онегина». Все главы, кажется, чуть ли не за четыре с половиной часа. Сколько возникло ускользавших ранее от меня подробностей! Как искусно Пушкин все время отдаляет и отдаляет действие, как удивительно пишет Онегина из косвенных деталей, как всплывает время из лирических отступлений. Все чтение, как я уже написал, длится около четырех часов; я, к сожалению, из-за усталости смог просидеть только первое отделение — две главы. Так тянет своей сиюминутностью телевизор — но какие впечатления от иной жизни, от свежего голоса, от вникания в речь, от запаха, наконец, старых кресел.
А в ЦДРИ встретил и сидел рядышком с Володей Андреевым. Познакомил его с Барбарой. Володя был галантен и обаятелен, подарил ей книжку. У Барбары скапливается целая череда великих автографов.
23 марта, вторник.
С утра почему-то огромный, но слабый пульс — около 100, тем не менее поехал с самого утра, чтобы встретиться с Лыгаревым. Чувствовал себя так плохо, что пришлось в РУОП вместо себя отправлять Лыгарева с Лаптевым, хотя раньше я предполагал съездить сам. По их рассказам, когда они вернулись, офицер, которому все было рассказано, будто бы сказал: «Исходя из моего наработанного здесь опыта — это шантаж. И он может иметь два корня: или студенческая обиженная наводка, или кто-то из администрации института». Решили уже на нашем маленьком совещании, что, если бандиты еще раз позвонят, Дм. Ник. им скажет: а чего вы, ребята, суетитесь, весь институт знает, кто вас прислал. От этого же офицера я услышал и самый большой в моей жизни комплимент, жаль, что это не было сказано мне лично. Прочитав мое заявление, продиктованное в понедельник для РУОПа, он сказал: «классно написано». На случай моей смерти и просто для памяти, переписываю фамилию, имя и отчество этого офицера: Расулев Алишер Хамидович.
Вечером был семинар. Приезжал Валентин Константинович Черных вместе с Людмилой Александровной Кожиновой. Разобрали учебные заявочки моих студентов на сценарии фильмов, поговорили о кино. Ребята позевывали, кроме самых умных, но мне было интересно, я кое-что записал в журнал.
25 марта, четверг.
Сережа Толкачев сразу же после этого акта телефонного шантажа позвонил, не спросясь у меня, Анатолию Приставкину. Вот у кого есть связи и возможности! Тот немедленно перезвонил мне, скорее со словами общего привета. Практически отказался мне помочь, ссылаясь на ненависть милиции к Комиссии по помилованию, которая выступает против смертной казни. Какой мастер клана и имитации! Договорились, что он звонит мне утром. Я ведь тоже всегда был против смертной казни, но вот посидели бы уже два раза Мариэтта Омаровна и Анатолий Игнатьевич на моем месте. Посмотрели бы на этих громил, которые чувствуют себя безнаказанными. Кажется, я уже был не против смертной казни.
26 марта, пятница. Анатолий Игнатьевич, естественно, не позвонил. Они, эти интеллигентные демократы, мастерски просят, когда им надо. Вот попросил у меня зарплату доцента, когда ему перестали платить зарплату в его комиссии. Попросил, наверное, на всякий случай. Потому что сразу же купил себе, по словам Мальгина, живущего с ним в одном доме, дорогую машину. В два часа собрал Ученый совет. Я рассказал все обо всей ситуации. Рассказал о телефонном звонке. Мысли у меня было две: пусть об этом знает как можно больше людей и пусть морально это потянет наших людей. Большую зарплату, материальную помощь, поездки за границу, стабильную работу они имеют
В три часа я уехал на исполком к книголюбам. Утверждали план, все было, как обычно, кроме одного джентльмена, тоже книголюба. Он, как больной, не мог себя остановить в разговоре, все вспоминал свою советскую деятельность и настаивал, что и нынче весь мир вертится вокруг деятельности его новой, книголюбской.
Я все время не пишу о главном — о новой югославской трагедии — бомбардировке Сербии и Белграда. Я думаю, впервые военная акция Америки получает такой сильный и несрежиссированный отпор у нашего народа. Садовое кольцо запружено демонстрантами. Я видел, как наши ребята пачками уходили с занятий на демонстрацию к посольству. Никто их не подзуживал. Утром на стенде объявлений появилась надпись: «Убей янки у себя в душе». Сначала мы этого янки долго в себе воспитывали, а теперь чувствуем, как он выедает нашу душу.
Прочел очень интересную статью Федякина в «Завтра» о постмодернизме. Подарил ему галстук, привезенный из Кореи.
27 марта, суббота.
Днем ездил на спектакль театра «Вишневый сад» по стихам и документальной прозе Ольги Берггольц. Практически это моноспектакль актрисы Ольги Широковой, жены Саши Вилькина, главного режиссера этого маленького, без своего помещения, театра. Было здорово, для меня это и открытие замечательной советской поэтессы. Так странно и больно было слышать уходящее слово «Ленинград». Но многие детали не всецело понимаемы зрителем. Реалии ушли, многие общекультурные символы, знакомые раньше и школьникам, стерлись. Шофер Миша мучился и скучал, а он мальчик умненький. Я подумал, что надо обязательно принести этот спектакль в институт. Текст очень сконцентрирован и заставляет думать.
Сейчас идет трансляция из Думы — югославские события. Вот депутат Астраханкина говорит: «Разговаривая о псевдорусском фашизме, вскормили фашизм американский».
К теме: проезжая мимо американского посольства в театр, увидел: густая толпа, окруженная милицией и ОМОНом. Вся стена, вплоть до четвертого этажа, разукрашена «взрывами» пузырьков с чернилами и пакетов с куриными яйцами. Но какие молодцы: отдельные «взрывы» долетали и до пятого этажа.
Утром говорил с Борей Поюровским. Он, как всегда, довольно театрально рассказывал о последних событиях. Два дня назад у киноконцертного театра «Россия» открывали «звезду Андрея Миронова». Поюровский, с его слов, обзвонил старых товарищей Миронова: Горина, Державина, Ширвиндта. Все поклялись прийти — и вдруг накануне ночью, когда все билеты были распроданы, один за другим все дружно стали отказываться. Я, долго разговаривая с Борей, не мог понять, почему же эти ребята не пришли. «Из зависти, ведь открывают мироновскую «звезду», а не их». Но в рассказе Поюровского был и еще эпизод. На концерт пришла «дружившая и с Мироновой, и с Менакером» Наина Ельцина. Между ней и Поюровским произошел такой разговор: «А состоится ли прием?» — «Прием не состоится, потому что это очень дорого». Наина Иосифовна подзывает какого-то своего человека. «Дайте ему или продиктуйте список приглашенных на мероприятие». Кончилось все, как в сказке. «После окончания концерта, — былинно продолжал Боря, — такой был накрыт стол…» Комментария у меня к этому нет.
29 марта, понедельник.
Утром, как и было назначено, позвонили ребята с Лубянки. По виду они несколько напоминают тех же молодцов: рост, плечи, энергия. Cpaзy же сказали, что если прежние «быки» появятся, то чтобы я давал им их мобильный телефон — они разберутся с ними бесплатно. Подчеркнули, что это какая-то самодеятельность, корни которой растут из нашего коллектива. Сказали также, что обычно бандиты к искусству относятся снисходительно. А деятели искусства — тут мoй собеседник улыбнулся, — чтобы «изучать жизнь», иногда даже дружат с бандитами. Так вот, например, Михаил Александрович Ульянов был дружен с держателем общака Павлом Цирулем… При прощании обменялись карточками. Я читаю: Леонид Александрович, кандидат наук. Одновременно мне посоветовали взять какую-нибудь, в добавление к Лыгареву, серьезную охрану, которая будет заниматься любыми нашими проблемами. Я решил, что это необходимо. По мере того как денег в институте будет все больше, подобные «наезды» участятся.