На самом деле

Чепурина Мария Юрьевна

Марина решила предпринять последнюю отчаянную попытку. Она часто слышала о том, что мужики всегда отлично чувствуют отсутствие на женщинах нижнего белья — и четко на это реагируют. Утром в понедельник нужно быстро снять с себя белье, спрятать в сумку, и… остаться совершенно голой под халатиком. Отличная идея! Должно сработать!

Настроение ее сразу же улучшилось. «Он будет мой! — думала Марина. — А подделку все равно не нарисует. Боря же теоретик. И не дурень. Подделать письмо так, чтоб его приняли за подлинник серьезные ученые, невозможно».

9

— Действительно, голландская бумага. Видно понтюзо, — сказал профессор, непременно хотевший, чтобы Анна научилась

пить коньяк. — Можно не смотреть в альбом, мне попадались несколько листочков этой фабрики. Рисунок помню точно. Амстердам.

Отойдя от окна, он вернулся к столу, вокруг которого столпились ученые. Им пришлось долго дожидаться — сутки в поезде, потом выходные. Утром в понедельник оказалось, что сенсацию кто-то успел заказать за два часа до того, как они пришли в архив, и теперь письмо от Прошки к Софье было выдано профессору Дроздову — очень импозантному мужчине с колоритной мрачной внешностью, который сейчас сидел за столом и изучал документ. «Откуда он узнал про письмо? — подумала Анна. И вспомнила: — Должно быть, в интернете прочитал». Приехавшие ученые, к которым, видимо, с помощью того же интернета, в понедельник добавились еще несколько человек, тоже пожелавших прочесть письмо Прошки, были невероятно огорчены.

Они получили другие документы, но как можно ими заниматься, если находку века (или подделку века), ради которой они специально приехали издалека, выдали незнакомцу!

Между тем Дроздов вел себя странно. Он два раза то ли прочитал письмо, то ли сделал вид, что прочитал, нарочито водя пальцем по строкам. Потом что-то долго писал в тетрадке. Притворялся, будто переписывает источник: Анна заметила, что ученый тщательно, но не слишком удачно перерисовывает каждую букву старинного почерка, будто не может разобрать его и потому копирует. После этого Дроздов упорно, долго, тщательно щупал документ, как будто перед ним лежало платье, и профессор хотел выяснить, из чего его пошили. Дальше — круче: он стал нюхать. «Это новый метод источниковедческого анализа? — с удивлением думала студентка. — Мы такой способ не проходили. Надо будет спросить у научного руководителя». Наконец, немножко согнув письмо, как будто выясняя, насколько оно пластично, удивительный Дроздов его лизнул.

— Скажите, это подлинник, по-вашему? — спросил грузный профессор.

— Подделка, — твердо заявил Дроздов.

— Неправда, письмо настоящее! — неожиданно выпалила Анна.

— Если вы закончили работу, то, быть может, разрешите и нам ознакомиться с документом? — попросили ученые загадочного профессора.

Дроздов помялся и разрешил — с условием, что ему вернут документ к вечеру.

Итак, историки наконец-то получили доступ к непонятному письму. По внешним параметрам оно было как будто настоящим. Старая бумага с филигранями. Чернила — бурые, по виду как рез те, которыми писали в век Петра. Почерк — в духе того времени. Шпион царевны Софьи путал «иже» с «и десятеричным»; делал «Ч» и «Г» такими схожими, что их можно различить только по смыслу; букву «Я» писал то «малым юсом», то как «Е» с хвостом, то словно «Ю» с прилипшим полукругом; вместо «ОТ» вычерчивал «О» с длинной закорючкой, но «ИТ» всегда писал разборчиво. Короче, это был типичный писарь трехсотлетней давности. Едва ли не сразу ученые взялись изучать печать, но и она отнюдь не вызвала сомнений: подлинный сургуч и оттиск — настоящий, не прорисованный.

За час до закрытия историки возвратили Дроздову письмо, решив прийти завтра и, если получится, взять документ из архива, чтобы сдать на экспертизу. На лицах всех, кроме вечно веселого профессора-толстяка, которому нравилась Анна, читалась тревога.

— А вдруг письмо настоящее? — высказал сомнение, терзавшее всех, один из исследователей.

— Да ну, бог с вами, Игорь Сергеич! — ответил пузатый. — Если вещица

и подлинна — это не значит, что в ней непременно написана правда. Ну, мало ли, шутка чья-то. И должен признаться, забавная! А может, дезинформация. Как вам, к примеру, такая идея: Петр вычислил шпиона Софьи и заставил его написать госпоже эту ерунду, чтобы спровоцировать её на мятеж и получить законный повод для заточения в монастырь! М-м? В любом случае, надо отметить такую находку! Говорят, Шаримжанов захватил с собой бутылочку коньяка.

— Что вы, господа, думаете о Дроздове? — спросила Анна.

— Очень подозрительный тип!

— Судя по его поведению, он вообще первый раз в жизни оказался в архиве!

— Получается, что он вообще не историк?

— Пожалуй, что так.

— А что же он делает в архиве в таком случае?

— Да пес его знает!

— Все это неспроста…

«Ну разумеется, неспроста! — подумала Анна. — Уж не подослан ли Дроздов спецслужбами? Если так, то это лишний раз доказывает подлинность находки!»

10

Может, это было и глупо, но Борис все время думал о девушке из читального зала. Он живо представил себе: она любит науку, тратит силы и время на исследование документов, стремится к новым знаниям, к просвещению человечества. Добывает эти знания, спешит поделиться ими с коллегами, привозит их в архив родного города, вместе с ними заказывает удивительный документ. И тут, перед всем честным народом, выясняется, что документ исчез, что в папке лежит заурядное письмо волонтира к невесте. Прощай, доверие, прощай, авторитет, прощай, научная карьера! Будущий ученый превратился в героя корпоративных анекдотов.

Борис винил себя за то, что они с Мариной нечаянно ввели в заблуждение девушку, которую он даже не знал по имени. Вероятно, закажи письмо другой историк, Новгородцев бы не расстроился. А теперь он подумал вдруг: «Когда все кончится — признаюсь ей в том, что письмо поддельное. И в любви».

Борису повезло. Лидия Васильевна, подобно многим своим коллегам, нередко бывала вредной и принципиальной по мелочам. Наплевав на то, что в архив в кои-то веки приехали люди из другого города, она сказала, что дела для них достанут только к следующему утру — хотя это и дело нескольких минут. Повезло Борису также в том, что была пятница, и выдача документов отодвинулась до понедельника. На изготовление высококачественной подделки у него было два дня выходных.

После работы Новгородцев купил в ларьке еды и сразу же, не заходя домой, помчался в библиотеку. Вернулся он домой около девяти вечера с кипой книжек по палеографии и новыми, хоть несколько сумбурными, познаниями о старинных писчих материалах.

Рассуждал Борис следующим образом. Первым делом источник стали бы проверять на возраст и происхождение бумаги: тут беспокоиться было не о чем. Дальше обязательно исследуют наличие в тексте письма реалий семнадцатом века и характер почерка. Вот этим надо заняться особо: Новгородцева учили читать источники, а вовсе не подделывать их. Кроме этого, наверное, источник подвергнут химическому анализу. Тут главная загвоздка. Чтобы не проколоться с материалами, Борис решил изготовить чернила по рецепту того времени. Нужно было также добыть птичье перо.

На вопрос матери, где он пропадал столько времени, Борис объявил, что хочет квасу. Не покупного, а самодельного. В ответ на замечание о том, что погода не располагает к прохладительным напиткам и вообще Боря вроде бы никогда ими не увлекался, он ответил, что нуждается в окрошке. Мать, как обычно, разволновалась. Она вообще всегда волновалась, если с Борисом происходили какие-либо события. Из своей комнаты он смог подслушать следующий диалог:

— Ох уж это мне славянофильство! Снова Дугина читает. Скоро пошьет косоворотку! — грустно рассуждала мама.