На сердце без тебя метель...
Шрифт:
— Матримониальный прожект вашей матери был столь плохо замаскирован, что только слепец не разгадал бы его, — медленно проговорил Александр.
Лизе вдруг стало дурно от той лжи, которую они возводили с Софьей Петровной, от тех замыслов, что планировались за его спиной. И оттого, что она по-прежнему лжет ему. Но разве могла она нынче иначе? «До Красной горки… до Красной горки, а там…»
— Я не держу зла, — мягко сказал Александр, видя, как потускнела голубизна ее глаз. — Даже за то, что оказался в проигрыше в вашей игре. Хотя едва ли назову это проигрышем…
Его глаза вновь вспыхнули тем самым светом невысказанной
— Ты росла вместе с братом? — спросил Александр, и ей снова пришлось собраться с мыслями, чтобы ненароком не проговориться.
— Скорее нет, чем да. Несмотря на то, что дом наш был очень мал, мы росли на разных половинах, как и пристало брату и сестре. А вы? Вы росли вместе братом?
— Ты забываешь, что у нас с ним большая разница в годах. Павел был твоего возраста. Я воспитывался с Василем. Мы вместе делили детскую, покамест меня не отправили на учебу. Недолго — пару-тройку лет, но и этого хватило. Я не любил его. Мне он казался слишком мал годами, чтобы жить со мной в одной комнате. Когда нас свели в детской, мне было семь, а ему всего лишь два года от роду. И я безумно ревновал его позднее к своему отцу. Даже Павла так не ревновал, хотя, полагаю, виной тому возраст. Мне казалось, что Василя любят более. Да и как не любить послушного белокурого ангелочка? «Сущий ангелок», — так говаривала моя нянька. Я же для нее был «истинным бесенком». О, иногда в те годы я так ненавидел его! И Василь платил мне сторицей, — странно усмехнулся Александр, вспоминая прошлое. — Ведь это он выдал меня отцу, когда я сбежал летом 1812 года, чтобы присоединиться к армии. Я был тогда уверен, что именно мне суждено принести победу нашим войскам в войне с Bonaparte и никак иначе… Меня поймали по дороге в Торжок. Самое обидное во всей это истории, что я шел совсем в другую сторону, не к Москве.
— А нынче? — спросила Лиза, улыбаясь той давней досаде, что промелькнула в голосе Александра при воспоминании о побеге. Она так и видела темноволосого мальчика, недовольного больше не тем, что был пойман, а тем, что с самого начала его план был обречен на неудачу. — Я видела, что меж вами по-прежнему нет родственной близости.
— C'est faux[205]. Иногда мы пикируемся, иногда расходимся в суждениях. Но кровь Дмитриевских всегда берет верх. Что бы ни случилось, Василь всегда будет рядом. Правда… — Александр снова криво улыбнулся, на миг открывая Лизе легкую грусть, которую не мог не испытывать при этих словах. — Правда, Василь, как истинный Дмитриевский, забудет о зове крови, ежели дело пойдет вразрез с его догматами чести. Тогда, в 1812 году, он заявил, что я поступаю дурно, оставляя отца в столь тревожный час. Это же случилось и после неудавшегося восстания на Сенатской, когда меня арестовали как заговорщика против царской фамилии. И когда не стало Нинель…
Слышать имя покойной жены Александра Лизе было неприятно. Даже странная горечь наполнила рот при мысли, что он мог прежде кого-то обнимать и целовать, как ее. Что мог любить так же, как ее. Или даже больше…
— И вы не держите на него зла за былое? — спросила она, пытаясь загнать неприятные
— Нет, не держу, как бы странно это ни звучало. При всех наших разногласиях я верю, что он будет рядом в трудную минуту. А если не будет, то открыто заявит о том. Я доверяю ему точно так же, как доверяю Борису Григорьевичу. Ни больше, ни меньше. Есть единицы из числа моего окружения, кому я слепо доверю свою сущность, и они оба в том списке наравне.
— Foi aveugle est meurtri`ere[206], — не могла не произнести Лиза, сжимая в волнении его пальцы. — Так говорил мой отец…
И снова в глазах Александра мелькнула странная тень, природы которой Лиза, как ни пыталась, не сумела разгадать. И в тот же миг сердце болезненно сжалось, ведь она понимала, каково ему будет, если правда каким-либо образом вскроется. Ей уже однажды довелось пережить разочарование после того, как она слепо доверилась и пошла за собственным сердцем в мир иллюзий. Оттого вдвойне больнее, что именно ей придется разорвать ту тонкую нить доверия, что протянулась меж ними с недавних пор.
Лиза не могла долее смотреть ему в глаза, опустила взгляд к распахнутой книге, что по-прежнему держала на коленях. Александр проследил ее взгляд и заметил цветок садового лютика, быстро подхватил его из книги прежде, чем она успела ему помешать.
— Лютик? К чему он вам?
Что за странная нотка прозвучала в тот момент в его голосе? Или Лизе с ее расстроенными нервами уже начинало мниться всякое там, где и в помине ничего не было?
— Как память, — ответила она, глядя на цветок, который Дмитриевский вертел в руках. Тот казался таким хрупким в его ладонях — того и гляди переломится, и лепестки рассыплются по ковру.
— К чему вам один цветок, когда у вас будет вся оранжерея? — удивился он.
— Люди не могут быть рядом всегда, — нашлась Лиза после минутного замешательства. — Иногда обстоятельства складываются так, что они удаляются друг от друга. Пусть даже на короткий срок — на день, на час… И тогда я достану этот цветок и буду думать о вас.
— У меня есть иное предложение, — возразил Александр. — Я никогда вас не отпущу от себя. И вам не понадобится даже малейший знак в память обо мне, пусть и на короткий срок.
Лиза видела, каким холодным блеском отразилась твердость слов в темноте его глаз. Пальцы сжались в кулак. От всего облика мужчины веяло силой. И в то же самое мгновение к ней вернулся былой страх, который она когда-то испытывала в его присутствии.
Этот человек был действительно горяч в своих чувствах и решителен в своих желаниях. Он страстно любил, и она уже начинала понимать, что не менее страстно мог ненавидеть. Лиза тотчас вспомнила Александра тем, каким подглядела как-то украдкой — жестоким в гневе, слепо поддающимся ярости…
«После… я буду думать обо всем после…» А сейчас хотелось только одного — чтобы он обнял ее и прижал к себе и чтобы стук его сердца заглушил все худые мысли в ее голове.
За окном раздались чьи-то выкрики, стук колес экипажа по брусчатке, лошадиное ржание, и Лиза, движимая любопытством, повернулась, чтобы взглянуть на причину всей этой суматохи. Подъехавшая карета была изрядно забрызгана грязью. При взгляде на количество дорожных сундуков могло показаться, что в Заозерное пожаловала светская модница.