На серебряной планете (Лунная трилогия - 1)
Шрифт:
Мы немного поколебались, прежде чем въехали в долину. Нас испугало это нагромождение скал. Если такие нагромождения будут еще попадаться на нашем пути, путешествие наше вместо того, чтобы стать короче, только удлинится, так как придется каждый раз подниматься по крутым склонам.
Варадоль снова вынул фотографические снимки поверхности Луны. Они уже много раз подводили нас, последний раз на Платоне, но не было иного способа ориентации на месте. В конце концов, после короткого размышления, мы отважились углубиться в долину. К этому решению был причастен и Томаш. С упрямством больного, который не терпит возражений, он настаивал на том, чтобы мы повернули на север, так как он знает, что увеличение пути за
Что с этим человеком сделала болезнь! Когда-то решительный, мужественный, спокойный, полный самообладания, он превратился в капризного и упрямого ребенка. То ругается на нас ни за что ни про что, то просит прощения и умоляет, чтобы спасли его... Но мы предпочитаем это состояние, нежели полный упадок сил, когда он целыми часами лежит навзничь, похожий скорее на мертвеца, нежели на живого человека.
Разговаривает он достаточно бодро, как будто хочет при звуке собственного голоса убедиться, что еще жив. Только, когда ктолибо из нас случайно упомянет о его несчастном случае, он немедленно замолкает и дрожь пробегает по его телу, а в глазах застывает тревога. Напрасно я пытаюсь разгадать, что за тайна содержится во всем этом!..
Полдень уже прошел, когда мы остановились перед нагромождением, закрывающим вход в долину. С большим трудом нашли дорогу, которая позволила нам взобраться наверх. Остановившись на возвышении, мы обернулись, чтобы еще раз взглянуть на Море Имбриум, которое через минуту должно было навсегда исчезнуть с наших глаз. Что касается меня, то признаюсь, не без сожаления прощался с этой равниной, хотя мы ничего не нашли на ней, кроме трудов, страданий и отчаяния... Удивительно все-таки человеческое сердце! Мы двигались по этой равнине целых два месяца, от полудня до полудня с одним только желанием, как можно быстрее ее преодолеть, а теперь оглядываемся на нее почти с тоской.
По долине мы двигаемся достаточно быстро и относительно легко. Больших нагромождений нам уже не встречается, а меньшие возвышенности не занимают всей широты долины и их удается объехать. Теперь солнце стоит на небе в таком положении, что освещает обе ее стороны. С каждой из сторон возвышается мощный горный вал высотой до четырех тысяч метров. Долина, шириной в несколько километров в самом начале, к северо-востоку сужается. Это выглядит так, как будто эти две мощные стены сближаются, все теснее сжимая нас. У меня такое впечатление, что мы движемся по огромному, вырубленному в стене коридору. Смотря перед собой, мы видим далекий выход из этого коридора, похожий на глубокую щель между белыми стенами, сквозь которую проглядывает небо. Не знаю, может быть, меня подводят глаза, но мне кажется, что это небо не такое черное, а звезды на нем менее многочисленные и блестящие. Это свидетельствовало бы о существовании менее разреженной атмосферы над Морем Фригорис... Барометр наш тоже медленно поднимается. Только бы довезти Томаша живым до такого места, где будет достаточно воздуха для его груди.
В Поперечной Долине, 168 часов после полудня, третьи лунные сутки.
С восхода солнца мы уже проделали около пятисот километров и приближаемся к выходу из долины. Просторное скалистое горло сужается все больше, и валы по обе стороны становятся гораздо ниже. Выход из ущелья на Море Фригорис виден уже гораздо явственней, и кажется, расширяется по мере того, как мы к нему приближаемся, и скалы, сотворившие эти ворота, растут у нас на глазах. На закате солнца мы снова будем на равнине, только бы все туда добрались...
Какой страшный путь прошли мы сегодня! Уже несколько долгих часов мы вздрагиваем от любого шороха, взглядывая на гамак Вудбелла - неужели все?.. Он умирает, в этом нет никаких сомнений. Теперь он лежит тихий и спокойный и только смотрит на нас умоляющими глазами,
Последнее потрясение, пережитое во время переправы через расщелину, повредило ему еще больше. Мы преодолели уже почти две трети пути, когда под 3° в. д. встретили препятствие, которое чуть было не заставило нас вернуться обратно на Море Имбриум. Солнце уже низко стояло над горизонтом, и вся западная сторона долины тонула в непроницаемой темноте, едва нарушаемой тут и там слабым светом Земли. Нам приходилось держаться подножия восточного вала, чтобы не заблудиться в темноте. Вал достигал здесь наибольшей высоты и возвышался над нами, подобно отвесной скале Альп, под которой мы двигались до полудня.
И вот в этом месте мы неожиданно заметили в нескольких сотнях шагов перед собой черную полосу, преграждающую нам путь по всей ширине. До этого мы не видели ее из-за легкого возвышения грунта. Приблизившись к ней, мы увидели, что это расщелина, прорезающая поперек оба скалистых вала и дно долины. Она до самых краев утопала в темноте, поэтому о ее глубине нельзя было догадаться. Тысячеметровые высокие стены гор были прорезаны ею до самого основания.
Мы остановились, бессильные перед этой новой и непреодолимой преградой.
На карте мы видели эту расщелину, прорезающую возвышенность, которая отделяет Море Имбриум от Моря Фригорис в юго-восточном направлении, но не предполагали, что она может быть настолько глубокой, чтобы углубиться в дно Поперечной Долины, лежащее в двухтрех тысячах метров ниже уровня окружающих возвышенностей, простирающихся за горными валами. Пот выступил у меня на лбу, когда я увидел эту пропасть перед нами. Петр тихо выругался.
Тем временем Томаш, обеспокоенный как нашим поведением, так и тем, что автомобиль остановился, начал допытываться, что произошло. Мы боялись сказать ему правду, однако он, не доверяя, видимо, нашим ответам, собрав последние остатки сил, поднялся и посмотрел в окно. Через минуту он снова лег спокойно и на вид безразлично. Единственное, что он сказал, было:
– Они не хотят, чтобы я жил...
– Кто?
– удивленно спросил я.
– Братья Реможнеры,- ответил больной и замолчал, закрыв глаза, как бы в ожидании смерти.
Я не разговаривал больше с ним и не имел времени задуматься над значением этих странных слов, так как нужно было посоветоваться с Петром, что теперь делать. Мы думали даже о возвращении на Море Имбриум, когда Петру пришла в голову счастливая мысль: с помощью сильного прожектора осветить дно расщелины и посмотреть, насколько она глубока. Приблизившись к самому краю, мы пустили туда луч света. Расщелина, достаточно узкая в этом месте, не была особенно глубокой. Наоборот, дно ее было засыпано щебнем, в котором торчали огромные обломки скал. Это было похоже на высохшее русло мощного горного потока. И кто знает, не текла ли здесь некогда вода, воспользовавшись дорогой, образованной для нее иными силами?
Свет прожектора скользил по черным, беспорядочно нагроможденным камням и исчезал в глубоких трещинах, а мы все смотрели туда, не в состоянии ничего решить. Тогда к нам приблизилась Марта.
– Почему вы не пускаетесь в дорогу?- спросила она таким голосом, как будто отдавала нам приказ. И добавила, кивнув головой в сторону Томаша: - Я должна жить ради него... со мной теперь можете ничего не бояться...
Мы удивленно смотрели на нее. Что с ней произошло? Никогда еще она так не разговаривала с нами. Глаза у нее странно блестели, а во всем облике, в словах и в движениях чувствовалось нечто новое, необъяснимая уверенность в себе. Ох, как же красива эта женщина! Варадоль уставился на нее пылающими глазами, и меня охватило бешенство по отношению к нему. Я резко схватил его за плечо и закричал зло: