На Севере дальнем

Шундик Николай Елисеевич

— А скажи, Петя, почему ты в свой «Учебник путешест­венника» выписал именно эти слова? — спросил Виктор Сер­геевич.

— А ты, папа, забыл разве, что я учусь с мальчиками и девочками чукчами? — ответил Петя вопросом на вопрос. — Вот как раз и получилось: в школе нашей собрались и рус­ские и чукчи, есть два ламута, один коряк, а Пурлис, кото­рый учится в седьмом «Б», — латыш, и никакой разницы нет между нами! Вот увидишь, что Кэукай когда-нибудь будет знаменитым художником, а Эттай что-нибудь такое изобретет, что все прямо ахнут. Очень он машины любит. Эттай и печку машиной считает, внутри которой ходит огонь. И потом

на математику у него башка сильная... Вот потому я и выписал эти слова из книги Головнина...

— Теперь я вижу, что ты не зря их выписал — ты хорошо понял, зачем их выписал. Ну, а все же: как ты себе представ­ляешь, каким должен быть путешественник?

— Прежде всего он должен быть мужественным и суро­вым, вот таким! — Петя нахмурил брови, сделал по возмож­ности каменное лицо. — Вот таким он должен быть, как я сей­час показал.

— Мужество путешественнику действительно нужно, но этого, по-моему, маловато, — улыбнулся отец.

— А еще нужно, чтобы путешественник был умным чело­веком, — добавил Петя, — чтобы польза какая-то была от его путешествий. Потом он должен быть очень чутким к своим то­варищам по экспедиции, чутким к тем народам, к которым ему придется попасть. Вот, например, как Миклухо-Маклай! Он приносил людям пользу: кого лечил, кому что-нибудь объ­яснял, и его очень любили. Вообще, папа, надо прежде всего человеком быть, тогда у путешественника всегда друзья най­дутся. Вот тут, например, я записал, как хорошо относились люди одного неизвестного тогда еще острова к Головнину, по­могали ему и ничем не беспокоили. А почему так получи­лось? — спросил Петя. — Потому что наш Головнин был на­стоящим человеком, и относились к нему островитяне так же, как к настоящему человеку. А вот ты, наверное, знаешь, что одного английского мореплавателя туземные жители даже убили: англичане очень плохо вели себя и туземцы не люби­ли их.

— Да, дела!.. — пробормотал Виктор Сергеевич и, встав со стула, принялся ходить по кабинету.

Петя молча следил за отцом.

Голубые глаза мальчика, в которых одновременно были и тревога, и надежда, и острое нетерпение, смотрели то в од­ну, то в другую сторону, в зависимости от того, куда двигался отец. «А что, если скажет: «Сиди дома, никуда ездить не смей»? Тогда мои Дерсу Узала поедут, а я, великий путешест­венник, буду сидеть дома», — беспокоился Петя.

— Я знаю, ты ждешь моего совета, — прервал наконец молчание Виктор Сергеевич. — Сейчас я тебе ничего не ска­жу, а вот через часок, думаю, кое-что посоветую.

Петя вздохнул и невесело ответил:

— Ну что ж, я подожду. Только ты уж как-нибудь хорошо посоветуй, ладно, папа?

Через час после разговора с сыном Виктор Сергеевич встретился с Тынэтом.

— Я слыхал, что тебя Таграт в тундру к оленеводам по­сылает с каким-то поручением. Верно это?

— Да, завтра я еду в тундру, капканы оленеводам везу. Пусть оленей пасут и охотой занимаются. План на песца у нас в этом году большой.

Виктор Сергеевич рассказал комсоргу о тайной подготовке мальчиков и поездке в тундру за Тавылем.

— Ну что ж, пусть тогда едут со мной, — с готовностью согласился комсорг.

— Нет, я хотел по-другому немножко сделать. Пусть они сами поедут, пусть уже сейчас учатся быть настоящими мужчинами. А ты сзади поедешь, присматривать будешь. Только, пожалуйста, будь повнимательней. Я на тебя очень надеюсь.

—

Хорошо, Виктор Сергеевич, я буду очень вниматель­ным, — пообещал Тынэт.

И вот наконец Петя получил совет от отца собираться. Не чуя под собой ног от восторга, он бегал из угла в угол, делая последние приготовления в дорогу.

Виктор Сергеевич с заговорщическим видом подмигивал сыну, вместе с ним осматривал его меховую одежду, упаковы­вал рюкзак.

— Только маме, пожалуйста, не говори пока. А то, если она узнает, тогда все пропадет. Она не пустит меня и тебя за­ставит передумать.

— Хорошо, не буду говорить, — обещал Виктор Серге­евич. — Давай-ка запакуем в рюкзак еще эти коврижки. На­стоящий путешественник без провизии в путь не отправится.

— Хорошо, давай запакуем, — суетился Петя, не подо­зревая о том, что коврижки эти специально испекла ему мать на дорогу.

Вечером, лежа в постели, Петя старался представить, ка­ким завтра будет его путешествие. «Хорошо, что я с отцом посоветовался, он мне сильно помог, — думал Петя. — Хоро­шо, когда у тебя есть такой папа — настоящий друг, папа, которому можно доверить самую тайную тайну...»

А назавтра ранним утром мальчики уже мчались по на­катанной оленеводами нартовой дороге в тундру. Собаки бе­жали быстро и легко. Каюрил Кэукай. Потом путешествен­ники останавливались, тщательно осматриваясь вокруг. У них считалось, что едут они не в глубь тундры, а как раз на­оборот — на север, к самому полюсу. На этом пути предпо­лагались «открытие в Ледовитом океане новых земель», встре­ча с «незнакомыми племенами».

Покрикивая на собак, Кэукай часто соскакивал на землю и долго бежал рядом с нартой.

— Боюсь, собаки, сильно устанут, до полюса еще дале­ко! — кричал он, погоняя собак.

Опушки малахаев, брови и ресницы у мальчиков заиндеве­ли, и от этого они действительно казались суровыми полярни­ками, отправившимися в дальнее путешествие.

ТАВЫЛЬ ХОЧЕТ В ШКОЛУ

Экэчо отправил Тавыля к своему дальнему родственнику, лучшему пастуху колхозного стада Вальфо. Стойбище олене­водческой бригады Вальфо стояло километрах в двадцати от поселка Рэн.

Вальфо не очень обрадовался приходу Тавыля.

— Не понимаю, что это отец твой выдумывает, — недо­вольно сказал он, собирая в кольца аркан. — Учиться тебе на­до. Мой же сын учится, а ты что здесь делать будешь?

Тавыль обидчиво отвернулся. В узких глазах его сверкну­ли слезы. Не притронувшись к мясу, которое поставила пе­ред ним жена Вальфо, Тавыль встал и вышел из яранги на улицу.

Свежий снег, покрывший тундру и горы, слепил глаза.

С трудом Тавыль разглядел, что на склонах невысоких сопок паслось огромное стадо.

— Гок! Гок! Гок!.. — доносились до стойбища громкие возгласы пастухов.

Надев на ноги снегоступы, Тавыль понуро побрел к стаду. Он хорошо помнил строгий наказ отца: «День и ночь находись у стада. Учись понимать оленей, это куда лучше будет, чем попусту сидеть за книгой».

— Это куда лучше, чем сидеть за книгой... — прошептал Тавыль и вдруг с новой силой почувствовал жгучую обиду на отца.

Проложенная пастухами тропа шла на сопку. Тавыль чуть поднялся вверх по тропе и сел на черный камень, выступав­ший из-под снега. Закрыв глаза, он представил себе школу.