На Севере дальнем
Шрифт:
Нина Ивановна стоит с указкой у карты и рассказывает о чудесной уральской земле, о сказочной реке Волге, о больших городах и заводах. В классе очень тихо: ученики затаив дыхание слушают Нину Ивановну. Тавылю сейчас кажется, что он даже слышит голос своей любимой учительницы.
«Эх, все это Эттай проклятый наделал! — с горечью подумал Тавыль. — Ну да ничего, Нина Ивановна поможет мне. Она же тогда вечером, когда в классе меня разбудила, сказала, что теперь будет мне другом, заступаться за меня будет. Да и Виктор Сергеевич все равно заставит отца опять послать меня в школу...»
Но как ни утешительны были эти мысли, на душе у Тавыля становилось все тоскливей.
Из верхушек шатерообразных яранг струился синий дымок. Возле яранг мужчины и женщины упаковывали тяжелые грузовые нарты, готовясь к перекочевке. Мужчины отвозили упакованные нарты чуть в сторону от стойбища, ставили их одна на другую передками вверх, образуя овальной формы кораль [12] .
12 Кор аль — здесь: загон, сделанный из нарт, где запрягают ездовых оленей.
Тавыль знал, что завтра чуть свет подгонят пастухи к этому коралю стадо и начнут отделять неездовых оленей. Когда на месте останутся только ездовые олени, их загонят в кораль, начнут хватать за рога и тут же впрягать в нарты, из которых и состоит самый кораль. Каждого впряженного оленя привяжут поводом к впереди стоящей нарте. Первого оленя возьмут за повод, он выдернет свою нарту из-под второй, а второй олень, привязанный поводом ко второй нарте, выдернет свою нарту из-под третьей, и так весь кораль вытянется в длинную цепочку кочевого каравана. И пойдет караван вверх по речной долине, все глубже и глубже в тундру, туда, где синеют горы Анадырского хребта. Тавыль в своих снегоступах отправится вместе с пастухами, погоняя шумно передвигающееся стадо, а школа будет оставаться позади все дальше и дальше. И таким одиноким и несчастным сам себе показался Тавыль, что не выдержал и заплакал.
Где-то вверху прокаркал ворон, и тут же над самой головой Тавыля встрепенулась огромная полярная сова. Тавыль вздрогнул. Сова сидела почти рядом и, казалось, в упор смотрела на мальчика своими круглыми, выпуклыми глазами. Тавыль минуту смотрел на нее, а затем осторожно набрал в пригоршни влажного снега и, скомкав плотный снежок, запустил им в сову. Птица взмахнула тяжелыми крыльями, полетела прочь понизу, почти касаясь снежных застругов. Тавыль проследил за ее полетом и снова погрузился в свои невеселые думы.
Прошло несколько дней. Оленеводы перекочевали дальше, и Тавылю уже начало казаться, что его мечты о школе никогда не сбудутся.
Когда пастухи устанавливали яранги, он ушел от стойбища, уселся под сопкой и задумался.
И вдруг позади себя Тавыль услышал дружный лай собачьей упряжки. Он обернулся. Прямо к стойбищу мчалась нарта с тремя седоками. Двоих Тавыль узнал сразу — это были Кэукай и Петя. Лицо третьего мальчика, сидевшего спиной к собакам, Тавыль пока рассмотреть не мог.
Взвихрив снег остолом [13] , седоки с трудом остановили нарту возле Тавыля.
Третьим оказался Эттай.
Все трое были одеты в кухлянки и штаны из оленьего меха, обуты в зимние торбаза из оленьих камусов [14] . На головах у них были огромные волчьи малахаи с цветными кисточками из крашеной шерсти белков [15] .
С
13 Остол — палка с окованным острым концом. Остолом пользуются, когда нужно затормозить нарту.
14 К амусы — снятые с оленьих ног шкуры, из которых чукчи шьют торбаза, рукавицы и проч.
15 Белк и— нерпичьи детеныши, еще имеющие белый цвет. Когда белки вырастают, они становятся пятнистыми.
16 Алык — собачья упряжь.
Встретившись глазами с Эттаем, Тавыль отвернулся.
— Не сердись, Тавыль, — мягко начал Петя, — мы к тебе с добрым сердцем приехали.
Губы у Тавыля дрогнули. Он был бесконечно рад приезду своих одноклассников, и в то же время жгучая обида на Эттая заставила его глубоко упрятать взволновавшую его радость. Придав своему лицу по возможности независимый и равнодушный вид, Тавыль повернулся к мальчикам и спросил:
— С добрым сердцем, говорите, приехали? А где же Эттай взял это доброе сердце?
Услышав это, Эттай громко рассмеялся. На его добродушном лице не было ни тени обиды. Тавыль смутился.
— Эттай, конечно, виноват, — вмешался в разговор Кэукай. — Виктор Сергеевич и Нина Ивановна его поругали как следует...
— Виктор Сергеевич ругал Эттая? И Нина Ивановна ругала? — нетерпеливо переспросил Тавыль.
На миг лицо его просветлело, но тут же опять стало холодным, обиженным.
— Вот что, Тавыль: мы решили честно и прямо сказать тебе. Хочешь — злись на нас, хочешь — не злись, а теперь мы будем твоими защитниками. И на заседании сельсовета Экэчо сказали, чтобы он немедленно привез тебя в школу. Только Экэчо отложил поездку дней па пять — говорит, что у него сломалась нарта. Так вот мы и решили поехать сами. И знаешь, Тавыль: Нина Ивановна сильно по тебе скучает. Она сказала, чтобы мы обязательно привезли тебя в школу. Нина Ивановна сама к Экэчо ходила, уговаривала его.
— Так вы хотите увезти меня в школу? — не смог уже сдержать своей радости Тавыль.
— Ну да, конечно! Скорей собирайся! И запомни, Тавыль: мы же не какие-нибудь капризные девочки... — тормошил Тавыля Кэукай.
— Ну да, конечно же, мы не капризные девочки, — перебил Кэукая Эттай. — Вот ты однажды облил чернилами все рисунки в моей тетради для рисования, так я же на тебя, Тавыль, не обижаюсь за это. Зачем обижаться? Совсем не надо обижаться... Собирайся скорее, и поедем с нами...
Что Тавыль облил тетрадь Эттая, это действительно было, но он вспыхнул и закричал:
— Врешь, врешь ты, Эттай! Никакой тетради я у тебя не обливал! Зачем мне обливать твои тетрадки? Ты это все выдумал!
Обескураженный Эттай почесал затылок и, глянув виновато на своих друзей, промолвил:
— Вот и опять я все дело испортил... Ну ладно, не обливал, это чернильница сама, понимаешь, подпрыгнула, как шаловливый щенок, и мою тетрадь облила...
— Нет, так дело не пойдет, — невольно отчужденным тоном сказал Петя. — Тетрадь Эттая ты, Тавыль, действительно облил, я сам видел. Если душой кривить, так у нас с тобой никакой дружбы не выйдет.