На шхерахъ
Шрифт:
— Давайте купаться, — крикнула вдругъ двушка; она какъ будто долго таила въ себ эту мысль, прежде чмъ ее высказать.
Боргъ не зналъ, какъ ему отнестись къ этому. Шутка это или серьезно. Конечно, если купаться, то либо въ костюм, либо въ нкоторомъ отдаленіи.
— Купайтесь, а я покамсть пройдусь, — сказалъ онъ, наконецъ.
— Разв вы не купаетесь? — спросила двушка.
— У меня нтъ съ собой купальнаго костюма, — отвтилъ Боргъ; — да, кром того, я де купаюсь въ холодной вод.
— Ха-ха-ха, — захохотала холоднымъ, непріятно-ироническимъ смхомъ двушка. — Вы боитесь холодной воды? Вы, врно, не умете плавать? — спрашивала она насмшливо.
— Холодная вода вредна для моихъ нервовъ. Если вы хотите,
Двушка уже сняла свои ботинки на шнуркахъ. Бросивъ на инспектора взглядъ, выражавшій презрніе и оскорбленное самолюбіе, она сказала:
— Вамъ меня оттуда не будетъ видно?
— Если вы не выплывете слишкомъ далеко, — отвтилъ Боргъ и пошелъ прочь.
Достигнувъ свернаго склона скалы, онъ сталъ искать пещеру, которая была бы защищена отъ свернаго втра, стной, по крайней мр въ пятьдесятъ футовъ. Черный гнейсъ былъ отполированъ волнами и блестлъ, какъ агатъ. Его мягкія выпуклости напоминали мускулы человческаго тла и чувствовались подъ ступней голой ноги, какъ подушка. Сюда по достигало ни малйшее дуновеніе втерка, солнце въ продолженіе шести часовъ накаливало эти сумрачныя скалы, и потому температура воздуха въ этомъ мст была нсколькими градусами выше температуры тла, а камни подъ ногами были горячи, какъ уголь. Боргъ спустился внизъ къ лодк и принесъ оттуда топоръ, нарубилъ сухого вереска, разложилъ на гор костеръ, а самъ началъ раздваться. Костеръ скоро догорлъ. Боргъ сгребъ золу и полилъ раскаленные камни кристально-чистой морской водой и подставилъ обнаженное тло горячему пару. Потомъ онъ услся въ естественное кресло, выбитое волнами, укрылся пледомъ и, свернувшись такъ, что колни касались подбородка, закрылъ глаза и, казалось, уснулъ.
Но онъ не спалъ, онъ лишь хотлъ этимъ способомъ встряхнуться, какъ онъ это называлъ, чтобы дать своему мозгу нсколько минутъ отдыха и вернуть ему его эластичность. Онъ вдь напрягалъ его, заставляя приспособляться къ безпорядочнымъ мыслямъ другого человка. Его мыслительный аппаратъ страдалъ отъ соприкосновенія съ другимъ, и терялъ спокойствіе и увренность, какъ стрлка компаса въ присутствіи желза. Всякій разъ, когда онъ хотлъ вынести ясное представленіе о какой-нибудь вещи или что-нибудь ршить, онъ приводилъ свою душу въ состояніе гармоническаго забытья; онъ на минуту угашалъ сознаніе, погружаясь въ полудремоту и стараясь ни о чемъ не думать. При этомъ весь собранный имъ путемъ наблюденія матеріалъ какъ бы расплавлялся, выливаясь потокомъ расплавленнаго металла. Потомъ онъ приходилъ въ себя.
Когда онъ просидлъ такъ нкоторое время и солнце его хорошенько прогрло, онъ вдругъ поднялся, какъ будто проснувшись посл живительнаго сна. Его мысль снова заработала, и онъ чувствовалъ себя счастливымъ, какъ будто разршилъ большую задачу.
— Ей тридцать четыре года, — думалъ онъ. — Я позабылъ объ этомъ подъ впечатлніемъ ея юной красоты. Тутъ, значитъ, цлый хаосъ пройденныхъ стадій, остатки ролей, которыя она играла въ жизни одну за другой, перекрестныя вліянія мужчинъ, которыми она пыталась завладть, и къ которымъ она приспособлялась. Недавно она, по-видимому, потерпла крушеніе въ одной изъ своихъ исторій. Онъ, тотъ человкъ, который собралъ воедино обрывки этой души, ушелъ. Мшокъ лопнулъ, и его содержимое вывалилось, какъ тряпье старьевщика.
Въ ея разговор слышались отголоски мщанской романтики пятидесятыхъ годовъ съ идеями о спасеніи человчества, относящимися не боле, не мене какъ къ началу девятнадцатаго вка, съ религіознымъ рвеніемъ піэтистовъ, цинизмомъ эпохи Жоржъ Бандъ и андрогиновъ. Искать дна въ этомъ сит, черезъ которое было просяно такъ много, искать ршенія загадки, которой собственно не существовало, не стоило труда. Онъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы терять время на это. Оставалось одно — изъ этой безпорядочной кучи костей выбрать т, изъ которыхъ
Закричали чайки, и онъ понялъ, что она вышла изъ воды. Боргъ поспшно одлся. Собравъ свои вещи, онъ досталъ изъ лодки завтракъ и расположился на мху подъ большой, напоминавшей линію, сосной.
Выборъ блюдъ оказался не очень великъ, но вс кушанья были весьма изысканны и поданы на фарфоровой посуд, составлявшей часть коллекціи, которую онъ какъ-то началъ собирать. Желтое, какъ яичный желтокъ, масло въ масленк изъ серпентина съ привинчивающейся крышкой стояло на льду въ фаянсовомъ сосуд временъ Генриха II, кексъ лежалъ на треснувшемъ блюд изъ Мариберга и сардины на неверскомъ блюдц. Страхъ передъ пошлостью, проникающей всюду въ искусство, промышленность и жизнь, заставлялъ его искать оригинальнаго. Боргъ, какъ и многіе другіе, обратился къ утонченности, чтобы спасти свою личность отъ шлифовки въ общемъ поток. Его утонченныя чувства не удовлетворялись скудной и быстро старющей красотой формъ и красокъ; въ томъ, что его окружало, онъ хотлъ имть исторію, воспоминаніе о міровыхъ событіяхъ. Этотъ черепокъ изъ фаянса временъ Генриха II молочно-благо цвта съ краснымъ, чернымъ и золотымъ орнаментомъ напоминалъ пейзажъ Луары съ замками эпохи Возрожденія. Эти украшенія въ стил старыхъ рукописей приводили ему на память Елену де-Жанлисъ и ея библіотекаря, которые вмст съ однимъ гончаромъ создали стиль чисто индивидуальный, который, однако, имлъ колоритъ рыцарской эпохи; той эпохи, когда высоко цнилась красота въ жизни, когда даже ремесло подчинялось наук и искусству и преклонялось передъ мощью духа.
Приготовивъ все къ завтраку и оглядвъ свою работу, Боргъ почувствовалъ, будто, дйствительно, благодаря ему, частица культуры попала въ эту полу арктическую пустыню. Тутъ были сардины изъ Бретани, андалузскіе каштаны, волжская икра, сыръ изъ грюэрскихъ Альпъ, тюрингенская колбаса, англійскій кексъ, апельсины изъ Малой Азіи, оплетенная бутылка тосканскаго кьянти и бокалы съ золотыми иниціалами Фридриха Перваго. Въ общемъ, получилась смсь, не имвшая характера собранія или музея, просто какъ разсыпанныя тамъ и сямъ цвтныя пятна, сухіе цвты, но только не въ гербаріи, а вложенные межъ листовъ книги, взятой путешественникомъ съ собой въ дорогу.
Двушка крикнула съ купанья: ау! Онъ отвтилъ. Она тотчасъ появилась изъ-за кустовъ, свжая и сіяющая здоровьемъ и весельемъ. Увидавъ приготовленный завтракъ, она подняла свою шапочку и шутливо поклонилась. Изысканность стола подйствовала на нее помимо ея желанія.
— Вы волшебникъ, — сказала она, — позвольте преклониться передъ вами.
— Не за что, — отвтилъ инспекторъ.
— Вы хотите сказать, что можете сдлать больше. Только, знаете ли, покорять природу, или какъ это вы тамъ распространялись — это ужъ вы лучше оставьте, — сказала двушка покровительственнымъ тономъ старшей.
— Вы меня не поняли: я хотлъ только сказать, что мы можемъ отчасти подчинять себ силы природы, отъ которыхъ мы въ свою очередь отчасти зависимъ. Обратите вниманіе на это маленькое, но очень важное слово: "отчасти". А кром того, я еще говорилъ, что въ нашей власти измнить характеръ мстности и весь нравственный обликъ его обитателей.
— Прекрасно. Въ такомъ случа, обратите эти ужасные срые камни въ итальянскій ландшафтъ съ мраморными виллами и пиніями.
— Ну, я, конечно, не фокусникъ, но если вы меня на это вызываете, то я обязуюсь ко дню вашего рожденія это сдлать.