На широкий простор
Шрифт:
После долгого раздумья о том, что ему сообщили, дед Талаш сказал твердо и решительно:
— Так вот что, мои милые, послушайте теперь меня.
Все сразу почувствовали, что дед сейчас скажет что-то весьма важное.
— Вам всем надо уйти из дому, — категорически заявил дед Талаш. — Да, надо уйти.
Заявление деда было таким неожиданным, что никто не мог выговорить ни слова. А дед тем же тоном продолжал:
— Бросить хозяйство — оно у нас не очень большое. Хату заколотить. Если вы тут будете сидеть, ее все равно легионеры сожгут. А вы только еще больше горя хлебнете…
— А куда же мы денемся? Что ты говоришь,
— Ты, мать, — спокойно, но твердо ответил дед Талаш, — перебирайся в Макуши к Текле. Алена будет жить у своих родителей, а тебе, Максим, нечего тут бабу караулить. Уж если Савка в партизаны пошел, так тебе подавно надо идти в отряд… Только не по Савкиной дороге. Если вы останетесь тут, то и меня и Панаса будет тянуть домой, и рано или поздно нас всех поймают, а тогда пощады не жди!
Трудную задачу поставил дед Талаш. И была она неожиданной для всей его семьи.
Долго ломали над ней голову и наконец вынуждены были признать, что иного выхода из положения нет. Брошенную хату, может, и не сожгут… Нельзя не согласиться с дедом.
Уходя перед рассветом из дому, дед Талаш весело сказал:
— А что касается Савки, так я очень доволен этой новостью: мы с ним кое о чем поговорим. Отыщите же его и скажите ему: пускай идет в Карначи и спросит Тимоха Будика. Это наш верный человек. Тимох и покажет ему дорогу к нам…
Километров пять уже успел пройти дед Талаш, когда начало всходить солнце. В лесу было торжественно тихо. Только мороз звучно потрескивал в ветвях старых деревьев да звонко скрипел сухой снег под ногами деда. Самые опасные места, как ему казалось, остались позади, и он шел спокойно и неторопливо, погрузившись в свои думы. Думал он про Савку Мильгуна, про Василя Бусыгу. Думал и о своей хате: через несколько дней она опустеет. Что будут говорить люди? Как отнесутся они к вести о том, что Талаш и его семья ушли из дому? Деду казалось, что эта весть должна взволновать людей, и он еще раз подумал, что принял правильное решение. Да и спокойнее будет ему с Панасом и всей семье.
С такими мыслями подходил дед Талаш к Сухому Полю, где не так давно, ожидая Панаса, он встретился с Мартыном Рылем. Вот и тот старый шишковатый дуб. По-прежнему меж ветвей его зажата глыба снега, по-прежнему крепок он и могуч. Мороз, посеребривший дуб инеем, придал ему еще больше величия и красоты.
Загляделся дед Талаш на дуб — и тут оплошал: не успел он и оглянуться, как перед ним, словно выскочив из снежного сугроба, выросли три легионера. Направив на деда винтовки, грозно крикнули:
— Стой!
Вздрогнул дед Талаш. Горячая волна хлестнула в сердце. «Пропал ты, брат Талаш!» — сказал себе дед и остановился. Но в ту же минуту крепко взял себя в руки. «Тьфу, тьфу, тьфу», — три раза плюнул дед Талаш и сказал:
— Как же вы напугали меня, мошенники этакие!
Дед принял комичный вид перепуганного человека.
Этот испуг и смущение старика развеселили легионеров и даже польстили им:
— Кто ты и куда идешь?
— Здешний я, пане, иду на болото — верши там поставил: может, какой вьюн и влез?
— Ступай вперед! — приказал легионер.
— Куда и зачем? — На лице деда отразилось крайнее недоумение.
— Иди, иди, старый пес! — Солдат слегка толкнул деда.
Почесал дед затылок:
— Да ведь у меня и времени нет.
Деда стали подталкивать сильнее.
— А, чтоб вас! —
«Конец», — с тоской думал дед Талаш, и горькое чувство охватывало его душу.
По обе стороны дороги стоял лес, поседевший от инея, как и дед Талаш — от старости. Дед всматривался в деревья. Неужели в последний раз видит он этот лес? И как не хочется умирать! Он вспомнил свою хату. Хорошо ли он сделал, посоветовав родным покинуть дом? Последний его поступок вставал перед ним в другом свете. Грусть, одиночество и полную оторванность от мира, от людей чувствовал дед Талаш.
Но этот приступ отчаяния и душевная слабость быстро проходят. Молнией мелькают мысли Талаша. Стремительно, с необычайной четкостью возникают перед его глазами недавние события. Вспоминает он и своих товарищей по оружию: Мартына Рыля — он полюбил его, как родного сына, и сроднился с ним в лесных скитаниях и походах, — Нупрея, Куприянчика, Тимоха Будика и весь свой отряд. Что же будет теперь с ними? Что станет с тем великим делом освобождения, за которое они так много терпели и страдали, за которое боролись всей силой души? Жить, во что бы то ни стало жить. Так требует весь опыт жизни и борьбы.
С поразительной ясностью возникает перед ним Мартын Рыль, звучит в ушах его рассказ об освобождении из-под вражеского конвоя. Дед оглядывает своих конвоиров. Легионеры съежились от мороза, подняли воротники шинелей. Двое идут впереди. За ними дед Талаш, а третий, старший, плетется сзади. Дед ощупывает взглядом фигуры легионеров, мысленно взвешивает их физическую силу. Все трое кажутся ему щуплыми, слабосильными…
Вдруг словно что-то толкнуло деда Талаша. В одно мгновение он оборачивается и бросается на старшего легионера. Выхватывает у него карабин из рук и с такой силой бьет его прикладом по голове, что ложе карабина трескается пополам. Треск сломанного карабина и хруст черепа сливаются в один звук. Точно сраженный молнией, легионер падает на землю. Глухой предсмертный крик вырывается из его груди…
— Сюда! Ко мне, хлопцы! — пронзительно кричит дед Талаш. Размахивая карабином, он бросается на остальных легионеров. От неожиданности и испуга солдаты побросали оружие и пустились наутек в лес.
Подобрал дед карабины и сам бросился бежать.
Когда он немного успокоился и пришел в себя, первое, что ему вспомнилось и что потом долго не забывалось, был хруст расколотого им черепа легионера. Хруст этот несколько дней стоял у деда в ушах.
Василь Бусыга и его приятели с нетерпением ожидали первых донесений от своего «партизана» Савки Мильгуна. Но проходили дни, а Савка не показывался и не давал о себе знать. Это обстоятельство начинало беспокоить войта и наводить его на разные тревожные предположения. Беспокойство ощущали и приятели войта. Встречаясь, они непременно заводили разговор про Савку.
— Что-то не слыхать нашего Савки, — начинает войт и внимательно всматривается в глаза Бруя.
Бруй видит, что войту не терпится.
— Не слыхать, — подтверждает он.
— Не слыхать падлы! — подхватывает Бирка.
— Что бы это могло означать? — продолжает Василь: войту хочется все-таки установить причины молчания Савки.
— Дело, видишь ли, деликатное, — пускается в рассуждения Бруй. — Вы поставьте себя на его место — быстро тут ничего не сделаешь, Это не то что взял цеп и пошел молотить.