На широкий простор
Шрифт:
— Чем же ты согрешил, Демьян?
— Как шаг ступил, так и согрешил, — сказал Демьян.
Староста уже несколько раз становился на скамейку и спрашивал, все ли собрались, ругал Костуся Рылку за то, что тот долго не являлся.
— Ну, уже есть больше чем три четверти хозяев, — сказали крестьяне.
— Так будем открывать сход, — начал староста. — Рыгор Бугай, Петрусь Гренка, Янка Веселый и Василь Кукса хотят взять от общества в аренду речку и тони.
«Арендаторы» стояли отдельно, не смешиваясь с толпой.
Как только староста замолчал, крестьяне, словно по команде, загомонили на все лады. Тут были разные голоса: один трещал, как трещотка; другой врывался резко, пронзительно, как железный клин; третий вился тонко; четвертый хрипел, как трубка старосты; пятый рассыпался горохом; шестой гудел шмелем, а все это смешивалось с басом какого-нибудь Данилы.
Наконец взял верх голос Василя Куксы. Он кричал, вытаращив глаза, размахивая кисетом и трубкой.
— Какая теперь к черту рыба? — кричал Кукса. — Хоть бы на невод достало.
— На сколько лет берете в аренду?
— На шесть. Но…
— Сколько аренды в год? — спрашивал староста у схода.
— Пятнадцать рублей!
Большинство крестьян было за пятнадцать, хотя некоторые выкрикивали восемнадцать, другие — двенадцать, а сами арендаторы стояли за десять.
— Так как же будет?
— Пускай берут за двенадцать, — сказал Микита Криничный.
— Все согласны?
— Согласны.
— Если так, — сказал староста, — будем писать контракт. Только не расходитесь, мужики.
Между тем самое главное было впереди: достать лист бумаги для контракта, ручку, чернила, перо. Все это такие вещи, которыми пинские крестьяне не пользовались с того времени, как существует мир. Староста разослал гонцов во все углы деревни Ямищи. Измятый лист бумаги отыскали у Берки. Чтобы достать чернила и ручку, пришлось идти за две версты к старику Грише. Прошло не менее часа, пока все необходимое было раздобыто.
Теперь на первое место выступил вопрос: кто же будет писать контракт? Все полешуки, в том числе и староста, писать не умели. Когда старосте нужно было заверить какую-нибудь бумагу, он брал свою печать, держал ее над горящим куском смолистого корня или лучины, пока на печати не нарастал толстый слой копоти, и прикладывал к бумаге, поплевав перед тем на то место, где должна была красоваться печать, и «Ямищенский сельский староста» не раз стоял вверх ногами.
Крестьяне почесали затылки, но тотчас же начали толкать под бок Михалку Варейку:
— Иди, Михалка, ты же расписывался в волости!
— Расписаться могу, а контракт… черт его напишет, — упирался Михалка.
Тут Михалку подхватили под руки; двое крестьян потащили его за полы кафтана, несколько человек подталкивали сзади. Доморощенного писаря тянули через всю избу, как муравьи майского жука. Стоявшие впереди расступились, и
На мгновение в избе установилась тишина. Все смотрели на «писаря». А «писарь» сидел важно и осматривал писарские приспособления. Кончик пера был сломан, в чернильнице недоставало половины горлышка. «Писарь» опустил перо в чернила, затем поднес его к лампе и стал разглядывать.
— Разве это чернила? Кулеш какой-то! — сказал он.
Хата затряслась от хохота. Смеялись не над тем, что сказал Михалка, — всем было смешно видеть его писарем.
Михалка уже хотел было бросить «писарство» и вылезть из-за стола, да вдруг передумал.
— Так что писать? — спросил он со злостью.
Поднялся еще больший смех.
— Вот я тебе сейчас скажу.
Староста постарался придать своему лицу глубокомысленное выражение. Он наклонил голову набок, вперил глаза в потолок, а правой рукой почесал щеку. Ему приходилось слышать несколько раз, как читали контракты, но он не хотел говорить об этом: пусть думают полешуки, что он диктует все «из своей головы».
— Пиши! — сказал староста Михалке. — Мы, нижеподписанные, крестьяне деревни Ямищи, созванные нашим старостой…
— Что ты помчался, как вол от оводов! — крикнул Михалка.
Но старосте дальше мчаться было некуда: хоть убей, дальше ни слова не помнил.
Даже холодно сделалось старосте: начать-то начал, а чем закончить? Как тут выкрутиться?
Михалка тем временем приглядывался к написанному. Прежде всего он посадил огромную «ворону» — кляксу на бумаге, а так как эта «ворона» никому не нужна, он размазал ее рукавом и начал выводить каракули, высунув язык и серпом изогнув его над правой половиной рта.
А староста думал. Теперь он действительно думал, но голова была как пустой горшок: ни одной мысли не выжал из нее бедный староста.
— Мы… мы… мы… ниже… же… подписанные…
Михалка уткнулся носом в контракт.
— А ты правду говоришь? — заговорил «писарь», не сводя глаз с контракта. — Что же я написал?
— Нижеподписанные, — сказал староста упавшим голосом.
— Ага, так, так!
— Прочитают в волости, они же с этого и хлеб едят, — старался подбодрить их арендатор Кукса.
Тем временем и староста и «писарь» не могли дальше сдвинуться с места, словно на стену наткнулись.
Староста как ошалелый уставился глазами в печь, а Михалка все не мог одолеть слово «крестьяне». Читал, читал и наконец вычитал:
— Коряне.
Все захохотали.
Старосту осенила наконец счастливая мысль.
— Ну и писарь же из тебя! — набросился он на Михалку. — Писал писака, что не разберет и собака. Чтоб ты сгорел! Ступайте, мужики, домой. Приедет писарь, сам и напишет…