На школьном дворе
Шрифт:
Эх натура моя, ты ужасная,
Не воспитуют меня – дело ясное!
Дело ясное – безусловное
Элементом расту уголовным я.
Закончив песню, он умолк, как-то сразу скис и грустно уставился на реку.
Его сверстница Надя Волкова тоже смотрела на реку. Лицо у нее было скуластое, как у эвенки, но не смуглое, а розовое, глаза длинные, слегка раскосые, но не темные, а чисто-серые, и волосы не черные, а темно-русые. Она держала на коленях прозрачный мешочек с кедровыми орешками, грызла их и время от времени, не оборачиваясь, наделяла ими Луизу и Леню. Когда Чебоксаров умолк, она, тоже не оборачиваясь,
– Грызи! Сам эту песню сочинил?
– Ну. А кто же еще?
– Давно?
– До отъезда Акимыча.
Надя по-прежнему смотрела на реку, щелкая орешки.
– Никто его не боится, а он – "Все дрожат передо мной, перед Юркою". Кто же это перед тобой дрожит-то?
– Дрожали некоторые.
– Ну, кто?
– Во-первых, учителки, во-вторых, ябеды, в-третьих, общественники всякие, которые воспитывать любят. А нормальных людей я не трогал.
Тут только Надя повернула к Чебоксарову скуластое лицо.
– Ну, ты все-таки скажи: ты был хулиганом или не был?
Юра помолчал, грызя орешки.
– Хулиганом, по-моему, не был, а был... ну, так сказать, затейником с хулиганским уклоном.
– Да ну тебя! – рассердилась Надя. – Ты и словечка по-простому не скажешь.
Надя сердито умолкла, а Луиза обратилась к Чебоксарову:
– Чебоксаров, скажи... Мне не верится... Вот все кругом говорят, что тебя из десятилетки в нашу школу перевели и тебя Акимыч за один день взял да и перевоспитал. Ведь такое только в книжках бывает.
– В антихудожественных, – вставила Надя.
Чебоксаров помолчал, грызя орешки, глядя вдаль перед собой. Он, повторяю, очень любил производить впечатление.
– Не за один день, – наконец сказал он.
– А... а за сколько же? – спросил Хмелев.
– Н-ну... минут, примерно, за пятнадцать. Надя снова вмешалась в разговор:
– Юрка, ну довольно тебе! Люди серьезно тебя спрашивают.
– А я серьезно и отвечаю.
– За пятнадцать минут?
– Ну... В крайнем случае – за шестнадцать, может быть, даже за шестнадцать с половиной... Я ведь на часы не смотрел...
Теперь Луиза умолкла, Юру допрашивала только Надя:
– Каким же это способом Акимыч тебя перевоспитал?
– Нашел такой педагогический прием. Надино лицо из сердитого сделалось несчастным – такое ее взяло любопытство.
– Ю-урка! Ну, ты скажи: какой педагогический прием?
– Сказать не могу. Тайна. Дал слово Акимычу.
– А ну тебя! Любишь ты изображать из себя черт-те кого! – Надя отвернулась и умолкла. Молчали и Леня с Луизой. А Юра самокритично думал о том, что Надя права, что, примерно, так же сказал о нем и сам Данила Акимович.
Глава 11
В последний день зимних каникул Юра сам явился к директору второй восьмилетки, потребовал, чтобы никто из родителей его не сопровождал. Он хотел удивить Бурундука, о котором много слышал, совсем неожиданным для того поведением. Вот, мол, думал он, директор ожидает увидеть развязного, грубого, расхристанного парня, а к нему войдет подтянутый, с хорошими манерами молодой человек. Во как будет озадачен этот Бурундук!
Но Бурундук тоже неплохо подготовился к встрече. Ему сообщили о всех "подвигах" Чебоксарова, он внимательно их изучил и еще вечером,
Послышался деликатный стук в дверь.
– Войдите, – сказал директор.
Дверь открылась, и на пороге появился подросток с правильными чертами лица, в аккуратной школьной форме, правда, с несколько длинноватыми для ученика волосами.
– Данила Акимович? Здравствуйте! Чебоксаров Юрий, – отрекомендовался он.
– А! Знаменитый хулиган Юра Чебоксаров! – улыбаясь, сказал Данила Акимович и привстал, указывая ладонью на стул перед столом. – Прошу! Садись!
Юра сдержанно поблагодарил и сел, не прислоняясь к спинке стула, держа ладони на коленях. Данила Акимович придвинул к себе одну из папок и вынул из нее мелко исписанный листок бумаги.
– Так, Юра. Я о твоих подвигах информацию получил. Теперь давай вместе проверим, насколько эта информация точна.
– Пожалуйста, – согласился Юра.
– Значит, ты три раза в милиции побывал?
– Три раза.
– Значит, за медведя, за хулиганство на воде и за девочек?
– Нет, тут в другом порядке: сначала за девочек, потом за историю на реке, а потом уж за медведя.
– Ну, расскажи, как ты напал на девочек.
– Это, когда я в пятом классе был. После того, как я на урок в виде негра пришел.
– Это как – в виде негра?
– Ну... вы же знаете, моя мама драмколлективом в Доме культуры руководит. Вот она принесла домой негритянский парик... Починить что-то там... Я им и воспользовался.
– А чем лицо намазал?
– Гримом, конечно. У мамы его навалом. Она даже на свои деньги его накупила, когда на областном смотре была.
– А с девочками как получилось?
– А с девчонками... Меня, конечно, несмотря на грим, разоблачили и отправили к директору. А эти две девчонки вечером к моим родителям явились и заявили, что они по поручению всего класса, хотя никто им этого не поручал... И говорят, значит, что весь класс просит моих родителей, чтобы они пресекли мое хулиганство. Ну... а когда они ушли, я вышел вслед за ними... А у них косы у обеих длинные... Я, значит, их за эти косы друг к другу притянул, а косы связал тугим узлом. Они, конечно, реветь, а тут, хотя и темно, прохожих много. И еще милиционер, а одна из девчонок его племянницей оказалась... Вот я и попал...
– Ну, а что за хулиганство на воде?
– Насчет хулиганства на воде – я думаю, это несправедливо: это просто несчастный случай. И тут не столько я, сколько Оська Кубов виноват, хотя, правда, это я его в ту историю втравил.
И Чебоксаров рассказал, что, увидев в кино катание на водных лыжах, он захотел стать первым человеком в Иленске, который овладел этим видом спорта. Но в городке такие лыжи не продавались, пришлось их делать самому.
Когда одна из обычных лыж ломается, выходит из строя вся пара и ее оставляют в какой-нибудь кладовке. У себя дома и у знакомых Юра насобирал несколько таких разрозненных лыж, соединил их попарно с помощью деревянных планочек, а примерно в середине прибил к каждой паре по дощечке, к которой привинтил шурупами старые мамины тапочки. Затем он раздобыл веревку длиной метров в двадцать и привязал ее к середине короткой палки, за которую собирался держаться.