На службе Отечеству
Шрифт:
– Товарищ старший лейтенант!
– послышался за моей спиной приглушенный голос.
Я оглянулся: у крыльца под раскидистой липой стоял солдат. Посыльный Селиверстов. Небольшого росточка, в наползшей на самые глаза ушанке, по поводу чего за несколько часов его дежурства штабные писаря уже успели отпустить не одну колкость. Боец невозмутимо переносил насмешки, разводил руками: мол, что поделаешь, раз я такой нескладный уродился, на гражданке носил шапки-маломерки или шил их по заказу. А может, покорностью заглаживал вину. Выданный накануне новый головной убор, из-за
– Вас вызывает майор Румянцев, - сообщил посыльный.
– Иду.
В комнате находились офицеры оперативного отделения. Петр Васильевич давал указания; увидев меня, произнес:
– Проходи ближе, Алтунин. Разъезжаемся по частям. Вам надлежит убыть к майору Зайцу. Проверьте отработку документов, зенитное обеспечение марша, проконтролируйте время выхода полка на свое направление и организацию службы регулирования.
Румянцев начертил на карте маршрут выдвижения 889-го стрелкового полка, подал ее мне со словами:
– Задача ясна?
– Так точно!
– Заодно захватите распоряжение командиру. Сейчас его законвертуют.
* * *
889-й стрелковый полк я застал на месте. Но по всему чувствовалось, что он вот-вот тронется. Палатки были сняты, догорал огонь походных солдатских кухонь. Бойцы крепили на повозках последнее хозяйственное имущество. Старшины проверяли укладку снаряжения, поторапливали ездовых, как правило, людей пожилого возраста. Невдалеке лейтенант проверял экипировку личного состава взвода.
Я подошел ближе. Офицер приложил руку к головному убору и представился:
– Командир взвода пешей разведки лейтенант Дмитриев.
– Вижу, что не конной.
– Как?
– Лошадей нет.
Дмитриев улыбнулся.
Познакомились. Иван Захарович Дмитриев выделил мне сопровождающего до штаба полка. Минут через десять мы были на месте. В небольшой избе лесного хутора шло совещание. После проверки документов меня пропустили в помещение.
– Саперы пойдут в отряде обеспечения движения, - говорил майор с большими серыми глазами. Отыскав взглядом плотного старшего лейтенанта, он спросил: - Лес не забыли заготовить, Отпущенников?
– Никак нет, погрузили.
– То-то, в прошлый раз вы здорово полк подвели. Что ни канава, то остановка. Нет даже слеги, чтобы перебросить. Нужно головой думать.
Присутствующие заулыбались, а командир полка закончил: - Надеюсь, в этот раз все будет нормально?
– Так точно, товарищ майор.
– Садитесь.
Майор, напомнив присутствующим о своевременности докладов, отпустил офицеров. Я представился, доложил о цели прибытия.
– Здравствуйте, товарищ старший лейтенант, - дружелюбно улыбнулся майор Заяц и протянул руку.
– Значит, контроль и помощь?! Ох, Румянцев, Румянцев, беспокойный ты человек! Узнаю Петра Васильевича.
– Майор бросил взгляд на часы: - До начала марша сорок минут. Завтракал?
– Нет.
–
Заяц позвал ординарца и отдал распоряжение. Солдат вышел. Но почти тут же в избе появилась хозяйка. Крупная старая женщина тяжело дышала, седые волосы выбились из-под черного в белых горошинах платка: видно, торопилась. Большими руками с узловатыми пальцами она поставила на стол что-то завернутое в расшитое красными крестами полотенце и отбросила в стороны его концы. Открылась алюминиевая миска, с верхом наполненная исходящей паром картошкой.
– Прошу вас откушать, сынки, - пригласила она певучим голосом.
– Что вы, мамаша, беспокоились!
– начал было Заяц.
– И не говорите! Идете на такое дело, а я бы вас не покормила? Да я никогда себе этого не прощу.
– На какое такое дело, мамаша?
– оторвался от бумаг начальник штаба капитан Модин.
– Так туда же, - махнула она рукой в сторону фронта.
– Верно, туда...
– Вот и я об этом. Сейчас огурчиков принесу, сама солила. Женщина метнулась к двери и спустя пару минут возвратилась с тарелкой еще не потерявших цвет, пахнущих укропом огурцов. Почти тут же вошел плотный майор.
– Не будем обижать хозяйку, Филипп Федорович, - обратился он к командиру.
– Перекусим на дорожку.
– Во-во, перекусите, сынки, перекусите.
– Кулябин, - протянул мне руку майор.
– Заместитель командира по политической части.
Сели за стол. Хозяйка поставила чистые тарелки, соль, отошла в сторону и молча присела на краешек скамьи.
– А вы, мамаша?
– поднял на нее глаза Кулябин.
– Нет-нет, я потом, после. Куда мне спешить, это вам вот другое дело. Надо.
Женщина смахнула слезы, вздохнула. Это не ускользнуло от майора Кулябина. Николай Афанасьевич мягко сказал:
– Не нужно печалиться, мать.
– Да ить не на свадьбу вас провожаю, под пули. Вы уж там поберегитесь, сынки. Матери, наверное, уже все глаза проплакали.
Я смотрел на эту простую белорусскую женщину, а перед глазами стояла мама. Как она там? Может быть, вот так же утирает слезы? Последнее письмо из Стеклянки, что привольно раскинулась на родной омской земле, получил месяц назад. Мама, Ирина Андреевна, писала, что дома все благополучно. Она никогда не жаловалась и нам, детям, прививала эту хорошую черту. Мама, бывало, любила, скрестив на груди руки, смотреть, как мы вечером возвращаемся с работы. Лицо ее при этом светилось тем большим внутренним светом, от которого легко и радостно становилось на сердце.
– О чем размечтался?
– дотронулся до моего плеча Филипп Федорович Заяц.
– О доме вспомнил.
– Это хорошо. Отчий дом забывать нельзя. В нем частица каждого из нас. Да еще и какая частица!
Распрощавшись с хозяйкой, мы вышли на улицу. С северо-запада, охватывая полукругом небо, наплывала бурая туча. Холодный, порывистый ветер гудел в подворотне, срывал последнюю листву с деревьев, гнал пожухлую траву.
– Никак, опять заневзгодило. Дождь будет.
– Бери выше, Алтунин, снег, - обернулся Филипп Федорович.