На службе Отечеству
Шрифт:
Отправив Охрименко и Федю на розыски Сусика, бросил взгляд на Стольникова. Заметив мое удивление, политрук сказал:
– Всю гимнастерку, гадюки, изрешетили, придется просить старшину достать другую: эту невозможно починить.
– Рана серьезная?
– с тревогой спросил я.
– Нет, осколком царапнуло. Вот Папченко, бедный, много крови потерял.
– Как же вы пропустили танк?
– не удержался я от упрека.
– Три связки израсходовали, а под гусеницу не попали, - виновато ответил Стольников.
– Плохо натренированы.
Стольников повел
Надо сказать, что из-за отсутствия проводной связи во время боя нам ни разу не удалось переговорить.
– Доложите обстановку, лейтенант!
– крикнул он, спрыгнув в окоп и с трудом переводя дыхание.
– На вашем лице кровь, товарищ старший лейтенант, - сочувственно заметил я.
– Ранка небольшая, а кровоточит... Ну, давай о деле. Почему не преследовали врага?
Я доложил, что мы были остановлены сильным пулеметным и минометным огнем. Комбат спросил:
– Какие потери в роте?
– Не успел еще уточнить, - ответил я.
– Уточняйте скорее и присылайте донесение о числе бойцов, оставшихся в строю, о неизрасходованных боеприпасах.
– Закурив папиросу, Грязев сказал с горечью: - Наделали вы беды, пропустили танки в тыл.
– Только один сумел проскочить через позиции роты, - оби-женно уточнил я и рассказал, что третий взвод использовал все связки гранат, а подорвать танк не смог.
– Мало тренировали людей!
– не скрыл огорчения комбат.
– Нелегкое дело - забросить связку точно под гусеницу... Тут не только сила и сноровка нужны. И стальные нервы тоже.
– Помолчав, бросил недокуренную папиросу на дно окопа и, с силой растоптав ее, сказал: - Танки натворили дел: сровняли с землей штаб батальона и уничтожили батальонный пункт боепитания. Погибли комиссар и начальник штаба. Мне повезло. А вот раненые...
– Комбат скрипнул зубами.
– У, гады!.. Танк ворвался на батальонный медпункт и начал давить беззащитных раненых... Маша Зарубина, санитарка, встала на его пути и, пытаясь защитить раненых, в упор метнула гранату. Она не сдвинулась с места, когда танкист хладнокровно направил машину прямо на ее хрупкую фигурку...
Слушая комбата, я стиснул руками голову, с трудом сдерживая рвущийся из груди стон.
Заметив слезы на моих глазах, Грязев сказал:
– Ничего, мы им еще отплатим! Немало уложили и еще уложим! Готовься к повой атаке, я пойду в третью роту, там танки такое понаделали...
Едва успел проводить комбата, как в окоп спрыгнули Калинин и Валежников.
– В тыл вас придется отправлять, товарищи командиры?
– огорчился я, увидев на них окровавленные бинты.
– Если таких отправлять в тыл, в роте не останется ни одного человека, - хмуро возразил Калинин.
– Кость не задета, на ногу наступать можно.
– И я автомат удержу. Штыком вскользь распороло мышцы ниже локтя.
– Рад, братцы, рад, что вы живы, очень рад!..
Я действительно почувствовал, как близки и дороги мне эти люди, с которыми несколько дней назад не был
Стольников, вернувшийся из третьего взвода, сообщил, что у Папченко в строю осталось 17 человек. У Калинина и Валежникова - 68 да минометчики. Всего наберется человек девяносто. Это, как я убедился на собственном опыте, большая сила. Значит, рота сохранила боеспособность. "Так что еще повоюем!" - мелькнула у меня мысль.
– Сколько людей потеряли, командир!
– горестно восклицал политрук. Сколько людей! А станцию так и не взяли..."Как же так, командир?
Что я мог ответить? Фашисты потеряли намного больше.
Постарался утешить Стольникова. Но разве можно найти слова, способные умерить горе утраты боевых товарищей, с которыми успели сродниться в боях?! Для каждого из нас первый бой, вид первых убитых и раненых - серьезное потрясение. Ко многому привыкаешь на войне, но к смерти товарищей привыкнуть невозможно. Только что они вместе с тобой радовались успеху, еще четверть часа назад дружески улыбались, мы называли их по имени, и вот уже лежат они, бездыханные, иногда изуродованные так, что невозможно узнать, как не узнать веселого и обаятельного Василия Сероштана в обезображенном взрывом трупе.
Мы сидим над ним и все еще не верим, что больше не услышим его задорного голоса. Рядом с Сероштаном Хома Сусик. Федя долго ползал по лугу, прежде чем отыскал его под трупом довольно плотного фашиста. "Сколько пережито вместе!
– с грустью думал я.
– Сколько раз ты, Василь, отводил от меня смерть!"
Посыльный комбата передал: "Закрепиться на достигнутом рубеже". Охрименко, радуясь передышке, незамедлительно организовал доставку в роту припрятанных где-то термосов с обедом. Поручаю ему любой ценой раздобыть патроны и гранаты, и с политруком отправляемся к командиру батальона. Мы нашли его на совершенно разрушенном танками командно-наблюдательном пункте. Старший лейтенант Грязен, поправляя бинт на голове, приказал доложить о состоянии роты. Узнав о потерях, тяжело вздохнул:
– Могло быть хуже, если бы одновременно с танками на позиции ворвалась пехота.
– Товарищ комбат!
– заговорил раздраженно Стольников.
– Нельзя же идти в атаку, когда система огня противника не подавлена, когда фашистские пулеметы не дают головы поднять...
– Товарищ политрук, - досадливо поморщился Грязев, - запомните: чтобы надежно подавить огневую систему противника, надо не двадцать орудий и минометов на километр фронта, а по крайней мере в пять раз больше. Где их взять? В нашем батальоне, как вам известно, нет даже минометной роты.
– Трудно в такой обстановке наступать!
– не сдавался политрук.
– Да, трудно, но необходимо!
– сказал комбат.
– Напоминаю, в районе Смоленска отрезано несколько наших дивизий. Им приказано пробиваться из окружения, и они могут оказаться в безвыходном положении, если мы не поможем им. Вы согласны со мной, лейтенант?
– повернулся ко мне Грязев.
– Согласен!
– решительно подтвердил я и добавил: - Товарища Стольникова можно понять - это его второй бой. Я подобное уже пережил...