На службе Отечеству
Шрифт:
– Станцию взяли?
– Взяли, товарищ лейтенант. Навалились со всех сторон и побили там фашистов видимо-невидимо.
– Помолчав, Федя добавил: - И наших там полегло немало. Товарищ политрук из офицеров один остался, да и то ранен в плечо. Товарищ старшина ранен в ногу... Толстую палку я ему разыскал, шкандыбает потихоньку с ее помощью, ну совсем как мой прадед... Хо-о-ороший человек Мыкола Хведорович, - ласково улыбнулся Федя, - хотел ему помочь дошкандыбать до медпункта, а он говорит: "Ты, Хведор, командира доставь
– С ротой что?
– заторопил я замолчавшего парня.
– Станцию заняли наши...
– На мгновение Федя просиял, но тут же печально склонил голову: - Товарищ лейтенант Калинин убит... Товарищ лейтенант Валежников тоже... Товарищ старший лейтенант Папченко скончался от раны.
– А Поливода тяжело ранен?
– с тайной надеждой спросил я.
– Помер товарищ Поливода, - тяжело вздохнул Федя и, помолчав, добавил: - Две разрывные пули в живот угодили, целый час мучился.
– А Петренко?..
Вопросы, словно занозы, застревают на языке, который уже не слушался меня. Пытаюсь смахнуть капельки пота, но пальцы почему-то становятся красными. Последнее, что вижу, испуганное лицо Феди - и снова теряю сознание.
"Капитальный ремонт"
Словно сквозь сон слышу мужской голос:
– А с этим что?
– Лейтенант ранен в голову и руку, - отвечает женщина.
– Осколком повреждена черепная коробка. Задет ли мозг, установить не удалось: раненый в сознание не приходил.
– Лейтенанта в операционную, немедленно.
Мужчина продолжает отдавать какие-то распоряжения, а я, приоткрыв глаза, пытаюсь определить свое местонахождение. Темно. Тихо шелестит листва. Над головой мерцают звезды. Лежу на чем-то мягком. Где-то я прочитал: "Мыслю - значит, живу". Спешу удостовериться, насколько "жива" моя телесная оболочка. Пытаюсь согнуть ноги - поддаются. Поднимаю поочередно руки - левую, забинтованную, пронизывает боль. Голова налита свинцом, под черепной коробкой будто молоточки по наковальне стучат: "тук-тук, тук-тук..." Скосив глаза, вижу неподвижные фигуры. Слышится протяжный стон. Заметив мои "упражнения", ко мне устремляется женщина в белом халате и косынке.
– Проснулись, лейтенант?
– спрашивает она, наклонясь.
– Проснулся, - охотно подтверждаю я.
– Сейчас вас возьмут на перевязку. Постарайтесь больше не засыпать... Ладно?
– Ладно, - обещаю с готовностью, - не буду.
Четверть часа спустя лежу в операционной. Ярко светит электролампочка. Невольно зажмуриваю глаза. Чувствую, как, бережно приподняв мою голову, снимают толстый слой бинтов, пропитанных кровью. От сознания, что это моя кровь, мутит. С трудом припоминаю, сколько литров ее в человеческом организме. Кажется, около семи. Сколько же я потерял? От слабости незаметно засыпаю.
Очнулся на рассвете. С трудом приподнял голову.
– Что вы делаете, раненый?!
– всплескивает она руками, заботливо обхватив меня за талию, строго добавляет: - Вам нельзя вставать.
– Ничего, сестренка, - пытаюсь отшутиться.
– Туда, куда царь пешком ходил, я в состоянии самостоятельно добраться.
Медсестра сердится, считая мой шутливый тон неуместным.
– Больше не вставайте, если что понадобится, позовите меня.
– А как вас звать?
– Катя...
– И тут же, вздернув курносый, покрытый веснушками носик, поправилась: - Екатерина Ивановна. Буду сопровождать вас в эвакогоспиталь.
Принесли кружку крепкого сладкого чая с бутербродом. Есть не хочется, хотя со вчерашнего утра во рту ни крошки не было, зато чай пью с наслаждением.
Не успел покончить с завтраком, как, запыхавшись, прибежала Екатерина Ивановна.
– Товарищи раненые!
– закричала она.
– Сейчас начнется погрузка. Первыми грузим лежачих, ходячих потом.
Меня почему-то зачислили в лежачие. Два пожилых санитара подняли меня в кузов грузовой машины, заваленный свежим сеном, и привалили спиной к переднему борту кузова. Рядом посадили старшего сержанта с перебитой ногой. Красноармейца, у которого осколком был задет позвоночник, оставили на носилках. Остальные раненые расположились кто где смог.
Проверив, все ли удобно размещены, Катя звонким голосом скомандовала:
– Поехали!
Водитель осторожно ведет машину по лесной дороге. На каждый толчок раненые реагируют такими выражениями, которых я в свои девятнадцать лет и не слышал. Вскоре тряска прекратилась, машина выбралась на асфальт, и раненые, вытирая вспотевшие лбы, разговорились.
– Кто знает, куда нас везут?
– ни к кому не обращаясь, спросил рыжеволосый боец, покачивая руку, уложенную в лубок.
– В гошпиталь, известно, - отозвался тщедушный пехотинец, довольный тем, что остался жив, что какое-то время будет спокойная жизнь, без выстрелов и бомбежек.
– Куды же еще?
– В го-о-шпиталь, - передразнивает рыжеволосый.
– Ясно, что не на живодерню. А где он находится?
– Из слов сестры, сказанных шоферу, я понял, что везут нас в Дорогобуж, - вступает в разговор черноусый сержант с забинтованной шеей.
– В Дорогобуж? Это сколько же верст трястись?
– Сколько верст, не знаю, - вмешивается худой лейтенант, через раскрытый ворот гимнастерки которого виднелась забинтованная грудь, - а километров сто будет. При такой скорости, как сейчас, к обеду доберемся.