На службе Отечеству
Шрифт:
– Вот, - воскликнул обрадованный неожиданной поддержкой Гаврилов, пожилой человек, а понимает! В общем, ребята, давайте сюда простыни.
Через несколько минут Шелехов уже проверял, надежно ли завязаны узлы, а Гаврилов тем временем придвинул свою койку к раскрытому окну и закрепил на ней один конец самодельного "каната".
Вечера на юге темные, а плотно зашторенные окна не пропускают ни единого лучика света, но туго скрученный жгут из белых простыней должен быть хорошо виден. Погасив свет и подняв маскировочную штору, Гаврилов бросил в чернильную темноту связанные простыни, потом с трудом
– Лиха беда начало, - шепнул он и скрылся за окном.
За ним друг за другом благополучно спустились остальные лейтенанты. Мы с Шелеховым подняли "канат" и стали терпеливо ожидать возвращения "женихов".
– Я заметил, - сказал, улыбаясь, Шелехов, - что, после того как наши лейтенанты нашли себе подруг, они очень изменились: стали веселыми, бодрыми. По-моему, они по-настоящему влюблены. Кто знает, вдруг это у них на всю жизнь?.. А на фронте легче, когда тебя кто-то ждет.
– Старший лейтенант достал из тумбочки конверт и, вытащив из него фотографию, протянул мне: - Взгляни, лейтенант, на частицу сердца моего...
С фотографии глядела на меня улыбающаяся миловидная женщина с мальчиком трех-четырех лет на коленях. Шелехов с глубокой нежностью продолжал:
– Это моя жена и сынишка. Долго ничего не знал об их судьбе. Накануне войны мы жили в Проскурове. Я с первых дней на фронте... Из госпиталя вот написал матери в Ульяновск и неожиданно получил письмо от жены и фотографию. Она с сынишкой благополучно добралась до моих родителей. Помолчав, он закончил: - Великое это дело, лейтенант, пустить на земле корни. Ты и Родину после этого любишь конкретнее. Когда говорят о Родине, я почему-то прежде всего вижу моих близких, особенно сынишку. Смотрю на него, и на душе легче становится: если погибну, в нем продолжится жизнь. Будет жить род Шелеховых!
Раздумывая каждый о своем, мы незаметно задремали. Разбудил меня довольно увесистый камень, упавший мне, к счастью, на грудь. Склонившись над подоконником и услышав внизу тихий свист, быстро опустили простыни. Шелехов уселся на конец койки, за которую они привязаны, а я приготовился принимать возвращающихся товарищей.
Вот из темноты появился ухмыляющийся Гаврилов. Ухватившись за подоконник, он шутливо пробормотал:
– Принимай, куме, гостей из всех волостей.
Очутившись в комнате, он снял с шеи костыли и дернул за простынный жгут. Вскоре, кряхтя, вскарабкался взмокший от чрезмерных усилий Савинов. Простыни снова натянулись, но никто почему-то не появлялся. Гаврилов сердито крикнул вниз:
– Ну что, спать там устроились?
– Не могу, сил нет подняться, - послышался виноватый голос Тиунова.
– Спускайся назад, пусть Нилов попробует, а ты отдохни, - распорядился Гаврилов.
– Тоже мне, жених...
Нилов преодолел значительно большее расстояние, чем его предшественник, но добраться до окна не сумел, выдохся.
– Эх, слабаки, слабаки!
– сокрушался Гаврилов, не зная, что предпринять.
– Вот что значит иметь троечку по физподготовке. Спускайся вниз, пусть снова попробует Тиунов.
Новая попытка Тиунова, а за ним и Нилова, окончилась неудачей.
– Идите, несчастные, к входной
– крикнул Гаврилов и заковылял из палаты.
Мы молча последовали за ним. Спустились на первый этаж, разбудили дежурную медсестру и попросили открыть входную дверь.
– Зачем?
– удивилась сестра.
– Два наших товарища выпали из окна, - неожиданно ляпнул Гаврилов.
– Как это выпали?!
– Сестра испуганно посмотрела на нас.
– Разбились?!
– Успокойтесь, - вмешался Шелехов, - с нашими товарищами все в порядке. Они случайно оказались на улице после отбоя и не могут попасть в палату. Сжальтесь над беднягами.
Растерянная, ничего не понимающая дежурная хватает ключи и спешит к входным дверям. Распахнув их, она видит двух целых и невредимых лейтенантов. Возмущенно всплеснув руками, женщина закричала:
– Да что же это деется! Все порядочные люди спят, а вы где-то шляетесь! Ну погодите: завтра все товарищу комиссару доложу. Как фамилии?
– Уважаемая сестрица, - ласково говорит Леня Гаврилов, прыгая на костылях позади разъяренной дежурной, - к чему вам их фамилии? Ну задержались ребята на свежем воздухе. Так свежий воздух им не повредит!..
– Фамилии!
– не сдавалась дежурная, мощной грудью оттесняя от двери смущенных лейтенантов.
С обреченным видом виновники переполоха признали свое поражение.
– Лейтенант Нилов из двадцать восьмой палаты.
– Лейтенант Тиунов оттуда же.
Гаврилов долго стыдил своих "сподвижников" за слабую физподготовку, а в заключение презрительно заявил:
– Несчастные слабаки! Не умеете - не беритесь.
На следующий день разразился грандиозный скандал. Комиссар госпиталя вызвал всех нас к себе и, пристально оглядев наши смущенные лица, сердито сказал, обращаясь к Шелехову:
– Ну, вам, как старшему по возрасту и званию, и докладывать о ЧП.
Старший лейтенант замялся. Тогда Гаврилов, решительно шагнув вперед, попросил:
– Товарищ комиссар! Разрешите мне обо всем подробно доложить.
– Докладывайте, лейтенант!
– Старший политрук с интересом оглядел горбоносое загорелое лицо Гаврилова.
– Так вот, товарищ комиссар, - откашливаясь, начал Гаврилов, - с одного предприятия нас посетила делегация - женская бригада Клавдии Ведерниковой. Подарки принесли, рассказали о работе. Мы рассказали о себе. В общем, познакомились. Каждую свободную минуту они нас навещали. Словом, полюбили мы, товарищ комиссар. Не знаю, как они, - кивнул Гаврилов на своих товарищей, - а я, как только выйду из госпиталя, женюсь.
Лейтенанты дружно поддержали это заявление, подтвердив, что они тоже имеют самые серьезные намерения.
– Вы в сторону уклоняетесь, - сухо заметил старший политрук. Доложите, почему ваши товарищи оказались вне стен госпиталя?
– Так вот, товарищ комиссар, я и подхожу к этому, - спокойно продолжал Леня Гаврилов.
– Бригаде, в которой трудится моя невеста Даша, за ударную работу дали премию. Мы и решили поздравить девушек...
– Кто это "мы"? Докладывайте конкретно.
– Я и лейтенанты Савинов, Нилов и Тиунов.
– Гаврилов бросает виноватый взгляд на остальных, словно оправдываясь: ничего, мол, не поделаешь, врать нельзя.