На службе в артиллерии
Шрифт:
Из периода моего раннего детства в памяти остался такой случай с Михаилом. Поехали мы с ним летом за снопами ржи в поле. Мне тогда было лет пять-шесть, ему 18–19. Михаил уложил копну снопов на телегу, затянул ее жердью, залезли мы с ним на воз, едем. Он закурил и горящую цигарку бросил вперед. Спичка застряла в снопах, сухих как порох. Прошли секунды и мы видим пламя. Михаил начал рукой сбивать его, но это у него не получилось, так как огонь от ударов руки разгорался еще сильнее и вскоре весь воз был объят пламенем. Михаил спрыгнул с воза. Лошадь, чувствуя сзади огонь, припекающий ей круп, свернув с дороги, понесла по жнивью галопом.
Я
Придя домой, Михаил упал отцу в ноги, опасаясь смертного боя. Но отец, вопреки ожиданиям, а может быть потому что увидел обгоревшее лицо сына, не стал его бить, хотя тяжело переживал, что телеги уже нет и лошадь надолго вышла из строя.
Василий пошел в мать, небольшого роста, плотный, кряжистый, имел слегка дугообразные ноги, в молодости был физически сильным человеком (в драках всегда выходил победителем). Всю жизнь он прожил в основном в Сараях и только несколько лет на Дальнем востоке (на о. Сахалин), куда он уезжал до войны к Михаилу. Откуда его во время войны призвали в армию, участвовал в разгроме Японии в 1945 году. После войны вернулся в родные места. Основная его специальность – кузнец. Практически вся жизнь его прошла у горна. В эти дни ему под семьдесят. Пенсионер, но еще здоров, работает летом в своем саду и в огороде, а зимой на производстве. Двое сыновей: Александр и Евгений, выросли, женились, живут самостоятельной жизнью. Имеют детей и внуков. Так что Василий уже прадед. В детстве Василий учился мало, всего полтора раза, да и те с прохладцей. Мать рассказывала:
– Соберу его в школу, а он вместо школы уходил на речку кататься на лед.
Ребята идут из школы и он с ними.
Так продолжалось до тех пор, пока отец сказал:
– Хватит, пусть идет работать.
В более поздние годы, Василий нередко упрекал мать:
– Почему ты тогда не заставила меня учиться? Взяла бы кнут, да отстегала бы.
Раскаяние… Но слишком позднее.
Мария, стройная, темноволосая, симпатичная и трудолюбивая. Она была любимицей в семье. В 1930 году вышла замуж и как-то у нее случилось воспаление аппендицита, а она была беременной. Вместо того, чтобы обратиться к врачам, мать вместе с знахарками в течение трех дней держали ее на печи и «ставили банки». В результате перитонит и в свои 20 лет Мария умерла.
Любовь характером и внешностью в отца, только роста среднего. С гонором и очень упрямым характером. От испуга в детстве заикается и поэтому в разговоре испытывает определенные стеснения и затруднения. Окончила семь классов, но в дальнейшем самообразованием не занималась, так и осталась с отсталыми взглядами на жизнь и с претензией на свою значимость. Всю жизнь прожила она за материнской спиной, забот особых не знала. Труд и чистоплотность не любила.
В детстве за свой строптивый характер и упрямство наказывалась больше, чем другие дети. В семье ее не очень жаловали. Так что имя Любовь для нее оказывается скорее нарицательным. После смерти матери, она, будучи 45-летней, вышла замуж за вдовца, и живет с ним до сих пор.
Алексей – младший брат, последыш. Высокий, плотный блондин, даже пшеничный. Добродушен и общителен. До войны окончил восемь классов. В 1942
Хозяйство отца в двадцатых годах считалось середняцким. Изба – старенький семерик (7х7 аршин) с сенцами, лошадь, корова и пяток овец. К избе с сенцами вплотную был пристроен двор для скота, а за двором в 70–80 метрах рига, в которой хранилось все убранное с поля: рожь, овес, просо, сено. Была еще глиняная мазанка, в ней хранилось зерно, а летом там спали в прохладе.
Все постройки, как и у других крестьян, были покрыты соломой.
Крестьянская изба… Одну четверть ее занимала русская печь. На печи спали, в ней пекли хлеб, варили пищу на семью. Иногда в ней отец парился. В другой четверти избы – в углу – кухонная утварь с чугунными кадками и рогачами. В третьей четверти избы стоял грубо сбитый стол. Вдоль стены стояли лавки. Казенка – ящик, прикрепленный к печке для отдыха. Полати – тоже ящик, но плоский, прикрепленный под потолком, где обычно сидят дети. Задник – три широкие доски, заменяющие кровать, располагался в последней четверти избы.
Вот и все оборудование избы, вся ее мебель.
Я и двое меньших спали на полатях, отец и мать – на печке, остальные – на заднике, казенке, лавках.
Постели… Их по существу не было. На всю семью была одна перина и две подушки (приданное матери), а мы – молодежь спали кто на чем: под бок подстилали старые полушубки; под голову подкладывали верчушки (самотканые из хлопьев и волокон конопли); там же и одевались.
На полатях теплее, а вот на лавках и заднике холодно. Зимой, под утро, вода в кадках замерзала. Но это еще не все. С января-февраля начинали плодиться овцы, и ягнят, по мере их появления, забирали в избу. Телилась корова – теленка тоже брали в избу. Если растили маленького поросенка, он тоже был в избе. А где же еще его держать? Не было у крестьян теплых помещений для скота, такие теплушки были только у богатых.
Вся эта «молодежь» жила вместе с людьми, тут же и оправлялась.
Если телилась корова рано (январе-феврале), то в сильные морозы ее заводили для дойки в избу. При доении она жевала сено, принесенное со двора. Ну и, конечно, оказавшись в тепле, как ей не оправиться.
Когда в хозяйстве бывали гуси, то в марте-месяце под лавками в кошелках на яйцах сидело 4–5 гусынь. Естественно, пол был черный, мыли его только к большим религиозным праздникам, ежедневно же скоблили лопатами и выметали грязь березовыми вениками. Только весной обстановка разряжалась. Вся живность выводилась на волю, тогда и пол мылся каждую неделю.
Такие условия бытия были, как я себя помню (с 1924 года) вплоть до 1931 года. После смерти отца живность резко поубавилась, но то что еще оставалось, продолжало зимой находится с нами в избе.
Мать рассказывала, что до революции изба наша отапливалась по-черному, что значит без трубы. Дым из печи выходил не в трубу (ее не было), а в избу и далее через дверь. А зимой они сушили на печке коноплю, от которой была страшная пыль. Печь топили соломой. Дрова жгли только по большим праздникам (лес от села за 30 км), когда пеклись блины.